Ларс атакует. Интервью с Ларсом фон Триером
Я беседую с Ларсом фон Триером в небольшом деревянном домике на окраине Копенгагена. В прошлом этот домик — не что иное, как штаб американских войск, размещавшихся здесь во время Второй мировой войны. В настоящем — часть студии Zentropa, которую основал Триер. О прежних хозяевах напоминает танк, стоящий посреди двора, — американцы оставили его датчанам на память. Zentropa имеет репутацию самой альтернативной киностудии Европы. В нескольких приземистых строениях разместились павильоны, монтажные, офисы кинокомпаний разного калибра и киношкола для подростков. Дух триеровской эксцентричности здесь повсюду — один из коридоров выкрашен в мертвенный оттенок зеленого, которым в тюрьмах США красят «коридор смерти» (вспомните 107 шагов Сельмы, героини Бьорк из «Танцующей в темноте»). Каждая комната носит имя какого-нибудь видного революционера — вот Андреас Баадер, вот Фидель Кастро, Троцкий и Маркс.
В сердце «центроповского» поселения — большой зал, который тут называют «детской». Это помещение чем-то напоминает хижину скаута со свежим евроремонтом, в которой одну стену от пола до потолка украшают награды (краем глаза я замечаю «Золотую пальмовую ветвь„ за “Танцующую в темноте„, стоящую на полке рядом с чучелом большой рыбины). Под „Ветвью“ и рыбиной — пианино. Сопровождающий меня представитель студии рассказывает, что каждую пятницу сотрудники собираются здесь и поют песни.
На выходе я сталкиваюсь с Петером Эльбаком Йенсеном, который вместе с Триером основывал Zentropa. Он сообщает, что недавно дал объявление в газету: “Требуется тромбонист с хорошим знанием юриспруденции„. Как выясняется впоследствии, таким образом Йенсен пытается найти для студии нового юриста.
Вообще, Zentropa холит и лелеет свои ритуалы и предметы собственной мифологии. Когда мы пересекаем лужайку, мой сопровождающий указывает на торчащие из травы головы садовых гномов. “Это гномы для писанья„, — говорит сотрудник и в ответ на мой недоуменный взгляд объясняет: на студии есть традиция — писать на этих гномов, чтобы приманить удачу. “Когда сюда приезжала Катрин Денев, ее спутники не успели предупредить актрису, и французская звезда обняла и с чувством поцеловала одну из фигурок на глазах у ее остолбеневшей свиты„, — со смехом добавляет он.
Известно, что Триеру ничего не стоит сказать журналисту: “Ну, задавайте ваш следующий глупый вопрос!„ Но сегодня он в хорошем настроении — улыбается, смеется. Мы говорим о его репутации „плохого мальчика“, которая лишь усугубилась после разудалых пресс-конференций на Каннских фестивалях разных лет. (Начиная с 1984 года он шесть раз привозил туда свои новые картины.) “Вообще-то, меня не очень волнует, что говорят обо мне люди. Но этот фестиваль — вещь жестокая. На тебя там смотрят, как будто ты политик, который совершил фатальную ошибку: мол, что вы теперь скажете в свое оправдание?„ Именно здесь, в тихом датском пригороде, Триер выдумывал свои Соединенные Штаты — ту самую страну, о которой рассказывает „Танцующая в темноте“ и которой посвящена его запланированная „американская“ трилогия: двумя ее первыми томами стали уже прошедший „Догвилль“ и готовящийся к прокату „Мандерлэй“. Америка — своего рода персональная идея фикс 49-летнего режиссера: снимая о ней фильмы, он ни разу там не бывал. Страдающий аэрофобией, он вообще редко покидает Данию. В этом году, например, выезжал только в Канны: ездил уже привычным способом, в автотрейлере, доверху нагрузив его дисками Элтона Джона и попросив сесть за руль своего брата.
“Как думаете, вы когда-нибудь доедете до Америки, преодолев свой страх?„ — спрашиваю я. “Да, — отвечает Ларс, — но если куда-то и стоит съездить, так это в маленькие провинциальные городки. Большие города у меня не вызывают энтузиазма. Мне глубоко противна американская идея, каждый — хозяин своего счастья, но ведь, если вдуматься, это очень романтичная страна. Мечтаю там побывать„.
Триер считает, что американцы по чистой случайности стали говорить на английском, а не на немецком, скажем, — но язык сильно повлиял на их сознание. “Я мог бы снять научно-фантастический фильм о том, как выглядела бы Америка, говори ее жители на языке Германии. Занимательно вышло бы, как вы думаете?„
Триер воюет со своим зрителем вот уже двадцать лет. Выросший в весьма либеральной семье — мать Ларса была коммунисткой, но при этом отрицала любые проявления дисциплины, — он четыре года учился в Датской киношколе. В 1984-м, приехав в Канны представлять свой „Элемент преступления“, он в кожаном пиджаке и с гладко выбритой головой походил на исхудавшего панка. Его репутация возмутителя спокойствия начала складываться в 1996-м, после выхода фильма „Рассекая волны“, а окончательно закрепилась после „Идиотов“, полных обнаженки, беспорядочного секса и весьма, скажем так, своеобразного подхода к проблеме инвалидности.
“У датчан с британцами схожее чувство юмора, — говорит Триер, — а американцы в этом плане совершенно другие. Это стало для меня очевидно после подбора актеров на „Мандерлэй“. Американцы были такие серьезные…„
Действие „Дорогой Венди“ Томаса Винтерберга, к которой Триер написал сценарий, происходит в той же Америке. Точнее, в небольшом американском городке. Ничем не примечательный подросток (Джеми Белл) влюбляется в видавший виды пистолет. Любовь заводит его далеко — тинейджер организует подпольную группировку, в которой вместе с ровесниками учится обращаться с оружием. При этом снимался фильм, конечно, в Европе — в павильонах Zentropa и на заброшенной шахте в Германии.
“Говорить, что нельзя делать фильмы, ни разу не побывав в той стране, о которой снимаешь, — полная ерунда, — едко замечает Ларс. — В Голливуде же снимают фильмы о других краях — и ничего, прокатывает„. Триер говорит, что та ярость, с которой американская критика обрушилась на его „Танцующую в темноте“, стимулирует его снимать фильмы о США и дальше. В случае с „Дорогой Венди“, Триером тоже двигали личные мотивы. “Я настоящий охотник. Видите эти чучела на стене? Несчастные животные каждый день смотрят на меня с укоризной. Я живу под сенью их взглядов. — Триер показывает на взирающую на него морду оленьего чучела.- Но я родом из семьи, в которой к оружию относились весьма радикально — это был самый запрещенный предмет в доме. В „Венди“ встречаются два мира с полярным отношением к оружию. И возникающий из их столкновения конфликт вы можете видеть в моих фильмах. Я снимаю кино именно о таких противоречиях. О том, как все должно происходить в теории, и о том, как глупа и бесполезна может быть эта теория, когда сталкиваешься с реальной жизнью„.
Вообще-то, сложно себе представить, чтобы такой упертый человек, как Триер, добровольно отдал свой сценарий другому режиссеру. Но Винтерберг — его ближайший друг. На пару с ним Триер в 1995-м основал движение „Догма“. “Ларсу нужна была структура, — говорит Энтони Дод, оператор „Догвилля“ и „Мандерлэя“, — которая помогла бы ему оправдать свою работу, оправдать „Идиотов“. И тогда на помощь пришли братья по „Догме“. Но, вообще, мне кажется, все это затевалось, чтобы из Ларсовых „Идиотов“ получилось то, что получилось„.
Вышедшие в 1998-м „Идиоты“ Триера и „Торжество“ Винтерберга сделали их кумирами, парнями, чьи фотографии украшали обложки журналов. Как и его друга, Триера возносили и поносили. И это продолжалось долго.
Недавно, по его собственному признанию, у Триера наступил кризис. Он написал „Вашингтон“ — третью часть трилогии, но результатом остался недоволен. “У всех режиссеров, с которыми мне доводилось встречаться, я спрашивал одно и то же: я запутался, что мне делать? И все они говорили мне: Ларс, у тебя в кармане всегда есть таблетка „Догмы“. Прими ее. Пожалуй, я так и сделаю — ведь она действует, эта таблетка„. Поэтому Триер отложил съемки „Вашингтона“ и запустил другой фильм, который станет первой со времен „Идиотов“ картиной в „догмовской“ стилистике. Продюсер Вибеке Винделёф сейчас подыскивает для „Босса“ натуру в Копенгагене.
Ларс везет меня на ланч в своем открытом маленьком гольф-каре, который он использует для передвижения по городку. Я рассказываю ему, что собираюсь ехать на съемочную площадку к Кену Лоучу, и Триер вспоминает, что Лоуч несколько лет преподавал на его курсе вДатской киношколе. “Он учил меня, что значит нравственность, — рассказывает режиссер, — в Копенгагене 80-х о подобных материях и не слыхивали„. Чуть помолчав, он добавляет, что никогда не устанет восхищаться режиссерами, которые берут на себя смелость не слушать никого и идти своей дорогой — как Лоуч, который на долгое время вышел из моды. “Важно, чтобы такие режиссеры в принципе были — упорные и упертые, не обращающие внимания на то, что происходит в этом так называемом мире кино», -заканчивает он, недвусмысленно давая понять, что под «такими режиссерами» подразумевает не в последнюю очередь и самого себя.