Оранжевое лето. Интервью с Владимиром Овчаренко
У вас галерея, художники, продажи — откуда взялся этот фестиваль «Оранжевое лето»?
Просто к концу сезона сложилось несколько выставок хороших украинских художников, и мы решили их объединить. Правда, могли объединить еще больше: у «Риджины» ведь много украинцев — Братков, Зарва, Чичкан. Здесь все мы — «из СССР», Володя Кожухарь свою выставку почти так и назвал.
У вас есть легкий украинский акцент…
У галереи есть — у меня все-таки нет. Так получилось, что в 1991 году «Риджина» началась с подготовки выставки молодого украинца Олега Голосия (трагически погиб в 1993 году в возрасте 28 лет. — Прим. ред.). И с тех пор мы много работаем с Украиной. В начале 90-х там сложилась неплохая живописная школа. Тогда же в Киеве открылся Центр современного искусства с хорошим бюджетом, который увел ребят в сторону мультимедиа: они стали делать видео, перформансы, акции. Говорили живописи нет-нет-нет, а через десять лет начали говорить да-да-да. Но что-то было упущено. Некоторые сейчас пытаются вернуться к живописи, но уже не могут — не получается.
Живопись для галереи все-таки важнее?
Если мы говорим про украинских художников, то не можем не говорить о живописи — это уже сложившаяся школа. Я, конечно, не стараюсь соблюдать пропорции. Но есть русский рынок, на котором мы работаем. И если арт-рынок требует — дайте живописи, то мы стараемся ее дать. Бывает обидно, что тратишь гигантские усилия на талантливых художников, которые живопись не делают, и желаемого эффекта не получаешь. Что такое живопись для галереи? Не самый трудоемкий процесс, в деньгах не слишком затратный, а отдача значительная. Если мы возьмем обороты рынка, то на нем 85 или 90 процентов — это продажи живописи. Со скульптурой другая проблема — там школы нет вообще. В современном искусстве это потеряно…
Значит, русскому арт-рынку нужны украинцы?
Конечно, это же свежая кровь. И это не камни в чей-то огород. Мы полностью владеем ситуацией на Украине: в курсе, какие художники там есть, какие выставки проводятся, посещаем мастерские по несколько раз в год, поддерживаем, чем можем. Всех, кто там работает в современном искусстве, мы знаем,со всеми общаемся.
В общем — это ваша поляна.
Не то что бы поляна. Это наш воздух.
А на Украине есть такой же интерес к русскому искусству?
Объемы рынков несопоставимы. Тот рынок — в зародыше, частных коллекционеров не так много. И они начинают с интереса к украинским художникам.
Есть мнение, что наши коллекционеры патриотически настроены — иностранцев не жалуют, даже проверенные громкие имена покупают с трудом?
Я не встречал людей, которые бы сильно на эту тему парились. Если художник живет в Киеве или Одессе — это же рядом. Если бы он был монголом, то, наверное, спросили бы, что за монгол? А так…
Вы пытались расширить круг художников галереи — привозили немцев…
И продолжаем. В октябре привезем двух молодых ребят из Лондона. Они участвуют в третьей выставке галереи Саатчи «Триумф живописи» — там, где показывают работы совсем начинающих.
Вы были серьезным бизнесменом…
Да, учился в финансовой академии, потом был разный бизнес.
Как случилось, что вы бросили бизнес ради искусства? Что это была за история?
Нет смысла рассказывать подробно. Я всегда бизнесом занимался, и сейчас есть проекты. Они, может быть, более денежные, но не требуют такого внимания, заботы и опеки, как галерея.
Вы думали, что галерейное дело- выгодно, или занялись им из любви к искусству?
Искусством заниматься интересно. Понятно ведь, что, прикладывая те же усилия к другому рычагу, можно «отжать» больше. Нет, это был чистый интерес. Мы занимаемся крайне консервативным объектом. Галерея — это чулан.
Ваши сыновья его откроют?
Это их проблемы. Главное, чтобы дали спокойно помереть. Если веришь в художника, работаешь с ним, то лет через восемь-десять он становится кем-то и его работы начинают чего-то стоить. Тогда ты открываешь чулан и достаешь. У нашей галереи долгосрочная стратегия.
В 90-х «Риджина» была самой богатой галереей в Москве — вызывающе богатой…
То, что мы тогда вкладывали, теперь получаем обратно. То, что вкладываем теперь, вернется в свое время.
В Оранжевом фестивале участвовали несколько молодых художников, Москве совсем неизвестных, — вы будете с ними дальше работать, с этими забавными девочками из РЭП?
Посмотрим, что они предложат.
Но, насколько мне известно, их выставка прошла хорошо.
Если бы работы девочек кто-нибудь купил — сразу, с первой выставки, да еще летом, я бы очень удивился. По совокупности, под балансом должен стоять ноль — он и стоит.
Лето для галереи — не главное время?
Оранжевое. Расслабляемся.
Выпускаете новых рыбок в пруд? Когда-то «Мочалки» Сергея Шеховцова тоже дебютировали летом.
Да нет, все проще. Мы редко готовим специальные летние проекты — просто так складывается. Мы не можем себе позволить сделать после сильной выставки откровенно слабую, это не пройдет без последствий. До того как приступить к новому проекту, хорошо думаем. Стараемся удерживать планку на определенном уровне.
А кто из ваших художников лучше поднимается — по выставкам и в цене?
Сергей Братков. Сейчас у него первая персональная выставка в СМАКе, в Генте (знаменитый музей современного искусства в Бельгии. — Прим. ред.)- много работ, на две с половиной тысячи квадратных метров, с большим каталогом. На «Арт Москве» (IX ярмарка современного искусства состоялась в мае в ЦДХ. — Прим. ред.) можем констатировать большой подъем цен на работы Павла Пепперштейна. Раньше мы продавали его работы за пять-шесть тысяч долларов самое большее, на этот раз продали по двадцать. Трудно прогнозировать. Кожухарь тоже неплохо идет. У Поролона (Шеховцова) карьера потихоньку складывается, но не в России. Постоянные клиенты есть в Германии, сейчас в Вене на ярмарке много чего купили. Есть у нас еще молодая художница — Наташа Стручкова. Она, правда, делает две, максимум три работы в год. Но они продаются еще до выставки — как она заканчивает, так можно сказать, уже проданы. Есть люди, которые ее картины ждут.
Рынок стабилизировался? Художники стали закрепляться за галереями?
Художники так и будут «скакать» всю жизнь. Нужна свежая кровь, новые галеристы. Чтобы мальчики или девочки, которые прочтут журнал, выросли, принесли деньги, открыли новые галереи — как это сделала Стелла. Тогда они отберут художников, а нам придется искать новых.
Кажется, чужих художников не принято отбирать?
И это ошибка. Большая. Героев арт-рынка не так уж много. Иллюзия, что из ничего можно создать нечто прекрасное.
Вы готовы расстаться с кем-то из своих?
Смотря на каких условиях.
У вас пытались кого-то перекупить?
Пытались на халяву увести, но не получилось.
Хотя формальных отношений у галереи с художниками нет, переход должен сопровождаться какими-то обязательствами?
Мы никогда не подписывали никаких контрактов с художниками — поэтому они чувствуют себя свободными. Я сказал людям, которые пытались у нас увести художника, что надо спросить, хочет он или нет. Если он хочет, пусть придет и скажет об этом. Я считаю, что для Поролона это было бы, в принципе, неплохо. Stella для него, может быть, лучший формат — более гламурный. Они бы там срослись и спелись. И она бы его любила, и он бы делал для нее замечательные, громадные инсталляции. Но есть затраты на промоушн, немалые деньги тратятся на первоначальной стадии, когда ты растишь молодой талант — а как иначе? Это и в спорте, например, так… Думаю, скандалы с уходом от одного к другому еще впереди. Даже в Нью-Йорке, где у всех контракты, это происходит. Но там приход, например, Ричарда Принца (американский архитектор и художник, кроме всего, тиражирующий модные реликвии века массмедиа. — Прим. ред.), фотографии которого стоят чуть ли не сотни тысяч, — уже все. Там у каждой галереи есть список коллекционеров, и ты знаешь, что пятьдесят человек возьмут по одной его работе, сделаешь выставку — возьмут еще. А когда ты делаешь выставку здесь, в конце — ноль. Кажется, подгоним сейчас из Суриковского училища человек пять, начнем их раскручивать — и все будет. Но это не так.
Художников не хватает?
Конечно, не хватает. А откуда им взяться, если система образования ничего не позволяет делать. Во-первых, они сидят в России. Если мы говорим об актуальном искусстве, то ты должен быть в теме, вариться в этом котле. В Нью-Йорке двадцать пять тысяч современных художников и 700-800 галерей, соответственно — тысячи коллекционеров, десятки музеев. Человек, который там живет, может за неделю сходить на 10-15 вернисажей и открытий новых — причем отличных — галерей. Уровень конкуренции позволяет двигаться дальше. А наши парни — это маленький кружок, который с тем большим кругом общается только по праздникам вроде биеннале. Да и то, кто туда едет? Журналисты и те, кто может это себе позволить. А у художника обычно денег нет. Или кто-то ему их дает, или он сидит дома и ничего не знает. В этом проблема. Недостаток информации. Современное искусство не может быть считано с экрана монитора и из журналов. Потому что оно трех-, четырех- и пятимерное…
А дети ваши искусством интересуются?
Они еще маленькие… Но крутятся тут, что-то им нравится. Младший недавно перформанс сделал, а старший помогал. Маленький лег на пол, они взяли прозрачный скотч, и старший его этим скотчем к полу приклеил.
Вот что значит — детей в Венецию возить!
Ну, в Венеции они не были. Это какие-то художественные флюиды. Они же постоянно все это видят, участвуют в обсуждениях, поэтому и придумали такое.
Вы курировали еще и «Арт-Манеж». Продолжать не собираетесь?
Там сменилась администрация. Будет ли этот «Арт-Манеж» (ярмарка современного искусства, до пожара регулярно проводилась в ЦВЗ «Манеж». — Прим. ред.)? И в каком формате…
Но вам это по-прежнему интересно?
Не могу сказать — ни на секунду не задумывался. Тогда было интересно по причине мощного сопротивления. Моя идея была проста: есть «АртМосква», на ней представлены галереи одного направления, но существует и другой рынок. Манеж — лучшая выставочная площадка Москвы. Интересно свести людей из разных направлений искусства на одной территории и дать им возможность привести разных зрителей. Если актуальное искусство, которым мы занимаемся, заявляет, что оно лучше — надо конкурировать на одной площадке, чтобы зритель мог видеть все.
У наших галерей женские имена — вы эту линию начали. Риджина — это в честь жены? Вы что, так жену любите?
Так получилось, что да.
Для вас имя жены — талисман?
Так же легче по жизни — с женой, с талисманом, с любовью — все в одном флаконе.