Ложное искушение
Каждое утро Эдвард Уилсон (Дэймон) аккуратно поправляет галстук, надевает шляпу и отправляется на работу — в ЦРУ. В конторе шухер: на дворе 1961 год, американская высадка в Заливе Свиней позорно провалена, Кастро красуется перед камерами и грозит кулаком Америке. А разбираться, кто слил секретную информацию, приходится Эдварду. В его распоряжении — только зашумленная ч/б запись разговора какой-то влюбленной пары и собственная память. Вслед за ней повествование послушно ныряет во флэшбэки.
Успешно закончив в 39-м Йель, Эдвард вступает в университетскую ложу "Черепа и кости" (негласный девиз: "Сперва братство, потом — Бог") и получает первое предложение послужить родине. Дальше таких предложений будет все больше, Вторую мировую он уже проведет в Лондоне, затем перекочует в Берлин, затем обратно домой, и походя, словно поклоняясь профессиональному молоху паранойи, предает всех и вся. К концу 40-х Эдвард будет числиться одним из отцов-основателей ЦРУ. Семья — жена и сын — будет существовать на вечной периферии. Вплоть до того, как в руки Уилсона попадет та самая запись информатора.
Первые минут десять "Ложного искушения" кажутся примером шпиономанской идиотии, сплошной "Юстас — Алексу": долларовые купюры с кодами и многозначительный шепот "пора заняться уборкой". Разыграно это все с такой серьезной миной, что впору уже ждать отравленной ручки или укола зонтиком. Так далеко, впрочем, Де Ниро не заходит, будто придавленный монументальностью самой аббревиатуры ЦРУ. Срежиссировано все это недурно, с явной оглядкой на мэтров. Только уж очень заковыристо. Кто, с кем и какие счеты сводит, понять можно не всегда, а с какого-то момента и не хочется.
Учитывая последние тенденции в теориях заговоров, Де Ниро попал в точку: сейчас принято считать, что американскую политику творят белые мальчики из нескольких очень хороших семей. "У нас есть хотя бы наша вера и обычаи, — говорит гангстер-итальянец Уилсону. — А что есть у вас?" "Америка", — сухо отвечает шпион. Хотя, конечно, не в мальчиках дело. Из всей этой невероятной путаницы выходит, что Де Ниро снимал не столько конспирологические бредни о "вольных каменщиках" в университетах, сколько трагедию государственного мужа, вынужденного выбирать между семьей и Семьей (типичный конфликт классического самурайского фильма). Но герой Дэймона оказался не просто эмоционально скуп, а весь фильм последовательно профанировал саму идею выбора. Его Эдвард Уилсон лишен самой свободы воли — и это прямое следствие кастинговых рокировок.
Главную роль сперва должен был играть пассионарий ДиКаприо (то, как яростно он переживал бы тотальную двойную игру, можно легко представить по "Отступникам"), но за неделю до съемок в проект был введен Дэймон — характерный, в общем-то, актер со стойким образом запутавшегося зубрилы-отличника. Так что никакой самурайской трагедии не вышло.
Это другое, постмодернистское кино, главная коллизия которого та же, что и в "Матрице", — крушение всех ориентиров, правил, заветов и, как результат, невыносимый кризис самоидентификации. Бога нет. Родины нет. Масонов нет. Тебя нет. Да и истории тоже, в общем, не получилось.