«С властью так или иначе «работают» все»
— Самое важное театральное событие уходящего года?
— Поменялось московское театральное начальство. Ушли те, кто вредил театру.
— Кто это, фамилии?
— Худяков. Руководил театрами все лужковские годы.
— Не очень любил театр?
— Любил, но, видимо, по-своему. Мне кажется, они — эти люди из лужковской страты — больше любили такие увлекательные занятия, как строительство или ремонт театра. Но не сам театр или тех, кто делает театр. Что там с этими «невменяемыми художниками» разбираться, силы на них тратить, они же не вписываются в «систему»! Строить здания выгоднее. Тот упадок идей и кадровый кризис, который мы сейчас наблюдаем, дело правления худяковской команды.
— А что нового появилось, когда пришли другие люди?
— Пока что еще недостаточно времени прошло, чтобы что-то появилось! Идут консультации с разными людьми. Идет диалог, и хорошо то, что он идет не только с театральными «генералами». Важно, что те люди, которые выбраны Капковым в советники, уж точно любят театр и являются энтузиастами его развития и продвижения… Вернули Анатолию Васильеву Поварскую, отобранную при Худякове… А еще — воспользуюсь случаем! — открылась моя «7 студия», которая работает в МХТ (спасибо Табакову и Смелянскому за поддержку), там скоро выйдет несколько спектаклей. «Отморозки» по Прилепину были первой нашей работой. А на «Винзаводе» вовсю идет проект «Платформа». Это тоже очень важно лично для меня.
— А правда, что тебе дают собственный театр, или это слухи?
— Я бы очень хотел, чтобы это была правда, но пока ничего не дают.
— А ты просил?
— Не-а. Я за себя не умею просить.
— То есть это просто слухи?
— Это слухи. Они хотят уже несколько лет, но театры все время дают другим. Ты знаешь, у людей часто возникает ощущение, что мне дается все само собой. Прилипает. Что у меня все есть и я в полном шоколаде.
— Но ты как режиссер работаешь с властью, поэтому так и думают…
— Ага. Ты говоришь «работаешь», как будто это я парады на Красной площади ставлю или номенклатурные концерты ваяю. Нет, не я! Все совсем не так, как всем кажется. Но я всегда улыбаюсь и на вопрос «Как дела?» отвечаю: лучше всех! Я не хочу опровергать слухи и сплетни, пусть их…
— Правильно, они же хорошие…
— Дело не в этом. С властью так или иначе «работают» все, нет такого человека, который хоть как-то не взаимодействует с властью. Тот проект, который я делаю на «Винзаводе» — «Платформа», — он отчасти коммерческий, там частные инвестиции, отчасти поддержанный государством, Министерством культуры. В его запуске помог президент. В этом смысле да, я сотрудничаю с властями. Но этот проект создавался как социально-культурный, а не как «Театр Кирилла Серебренникова». Это скорее моя общественная работа, чем зона творческого интереса. Спектакли я ставлю в других местах.
— Предположим, Муссолини написал пьесу. Ты бы ее поставил, если бы жил в то время?
— Прошлый раз ты меня спрашивал такое же про Лени Рифеншталь… Отвечаю снова: поставил бы. Это было бы очень интересно для меня, как через эту пьесу Муссолини видит мир. Мы не разделяем идеологию Вагнера, но слушаем его оперы, мне не близок антисемитизм Достоевского и Гоголя, но мы их считаем великими, у меня есть несколько вещиц от Хьюго Босс, хотя он обшивал фашистов… Я так понимаю, если речь снова идет об «Околоноля», то пример некорректный. Да, роман был написан Дубовицким, но пьесу-то написал я. Бесспорно, повесть вызвала большой общественный резонанс. Кто-то возмутился, кому-то понравилось… Я использовал этот яркий и провокационный текст для выражения собственных мыслей и идей, я захотел сделать то, что, собственно, и сделал — наимрачнейший спектакль о времени и о нас в этом времени, это один из самых мрачных и черных моих спектаклей. Все действие его происходит в черной бездне. Там кроме черного вообще нет других цветов.
— Все-таки есть разница между Муссолини и Гитлером с одной стороны и Гоголем, Достоевским, Хьюго Боссом и Кнутом Гамсуном с другой. Ну да ладно. Легко ли быть соавтором такого автора?
— Легко, потому что текст интересный, но, с другой стороны, трудно!
— В чем трудности?
— Там описаны малоприятные вещи, ведь «Околоноля» — это около бездны, дыры, пустоты. Автор знал, про что писал. И, занимаясь исследованиями этой самой бездны, ты вольно или невольно попадаешь под ее влияние, она высасывает твою энергию. Спектакль дался тяжело. Не говоря уж про скандал вокруг него…
— Мне бы хотелось узнать твое мнение по поводу репертуарных театров. В интервью актриса Евгения Симонова утверждает, что не надо трогать репертуарные театры, они должны существовать. Хотя я знаю, картина в провинции: сидят люди в буфете, пьют водку, идет пьеса Островского. Никому ничего не интересно.
— Ты нарисовал какую-то картину 90-х годов, сейчас все намного лучше и одновременно хуже: вроде бы театры полны зрителями, но при этом интерес к театру сокращается. Театральные деятели из своих синекур настолько глухи ко времени и потребностям людей, что это становится опасным уже для всего общего дела. Если люди в возрасте по привычке еще периодически посещают театр, то публика молодая, сидящая в интернете, вообще не понимает, что это за место такое — театр — и зачем ей все это нужно? Но я согласен с Евгенией Симоновой, нельзя ничего трогать, не надо ломать репертуарный театр, с ним надо что-то делать, но не упразднять. А еще правильнее строить рядом новое, свежее, жизнеспособное. И тогда старое отомрет само собой.
— Ну а американская система…
— Американская система нам не подходит. Нам, я в этом уверен, подходит немецкая и французская. Театры там субсидируются и являются частью национальной культуры. Речь идет о том, что поддержка национального кинематографа, театра во Франции и Германии осуществляется на очень высоком уровне.
— А почему американская-то не подходит? Или английская? Где работают очень хорошие театры, прекрасные труппы. Культурная жизнь в этом аспекте на очень высоком уровне.
— Потому что чтобы все было правильно, как там, чтобы ввести систему грантов и фондов, как там, надо сначала экономику сделать, как там! А нам с нашей вертикалью это не светит! В американской системе есть и свои плюсы и минусы. Минус — в ней практически нет места для творческого, авторского театра. В основном — развлекаловка. Коммерческие спектакли и мюзиклы. В отличие от той же самой Германии, где, кстати, сейчас лучшие в мире театры.
— Ну да, они модные сейчас.
— Не в моде дело! Германский театр — это часть социальной практики, это важный для их общества ритуал, совершенно не формальный. Театр действительно нужен немцам, как и французам, финнам, полякам, латышам, венграм, бельгийцам, голландцам… Они через него проговаривают и лечат свои неврозы, разбираются с собой, формулируют важные смыслы. Театр в этих странах поддерживается государством, вернее, за него платят налогоплательщики. Лучше у нас эту европейскую модель внедрять, чем американскую.
— Я знаю, у каждого театра есть своя аудитория. Тебе не кажется, что «общий» язык театра в целом здесь устарел? Мы говорим с театром на принципиально разных языках, язык театра не современен, за редким исключением. Фоменко, Практика, DOC. Но в целом он периферийный по отношению к современному сознанию, к московскому сознанию?
— Ты отчасти прав, это проблема! А знаешь, почему это случилось? Театр, поддавшись алчности, которой заболело все общество, тоже сказал: приходите к нам и смотрите, как мы будем вас развлекать, мы не будем вас ничем грузить, не будем о проблемах, только веселье, шутки, танцы, а вы нам за это побольше платите, мы ведь тоже хотим обогащаться! И, грубо говоря, быстро, очень быстро театр потерял ту функцию, важную функцию, которая была еще со времен совка, когда театр был местом сокровенным, сакральным, местом работы сознания и души. А работая в режиме «энтертейнмента», стал быстро проигрывать интернету, телевидению, кино… Только сейчас все опомнились и думают, как спасать положение…
— Зрителям интересны твои «Отморозки» Прилепина?
— Очевидно, да! Мы легко собираем публику в Москве на несколько спектаклей в месяц, сейчас посыпались заявки от других городов. Всем интересно посмотреть на тех, кто выходит на улицу и кричит — революция! Тем более что все написанное Захаром Прилепиным несколько лет назад и поставленное нами тоже уже как год назад сегодня происходит в реальности.
— И все-таки, у нас итоговый номер. Есть ли постановки, которые тронули тебя в этом году?
— Все мои впечатления связаны с западными спектаклями и фестивалями. А из нашего… Для меня год был прежде всего связан с запуском проекта «Платформа» на «Винзаводе». И ввиду того, что там идут не мои работы, я спокойно могу их прославлять. Так вот: перформанс Володи Епифанцева «Долина боли» и спектакль Гая Вайцмана «История солдата» с Викой Исаковой, классными танцорами и музыкантами на музыку Леши Сысоева — были ох как хороши!