Груз 200
Туманной летней ночью 1984 года подросток Валера, симпатичный поклонник группы "ДК" в майке "СССР", по пьяни после дискотеки завозит дочь секретаря райкома на хутор мечтателя Алексея (Серебряков). Свалившись замертво после очередных ста грамм, Валера выбывает из игры до самого финала. А его очаровательная спутница переходит в руки шатуна в погонах – капитана милиции Журова (Полуян), тихого ледяного человечка с лицом пожирателя детей. Для начала Журов, влюбленный, как выясняется, в девушку, елозит внутри нее горлышком водочной бутылки, а потом приковывает наручниками к мотоциклу и везет в индустриальный город Ленинск. Там, в мерзотной комнате журовской "хрущевки", с дочерью секретаря случится еще много чего невообразимого и ужасного. Кульминацией любовной линии сюжета станет такой натюрморт: воющая в безумии голая девушка на полу, на кровати – раздувшийся синий труп десантника в "парадке", рядом – татуированное тело люмпен-пролетария в исполнении Александра Баширова, поодаль – капитан в совиных очках и с развороченной выстрелом из дробовика грудью. На полу, в беспорядке, – бумаги и бутылки. На телах – мухи. По телику играет ВИА "Песняры".
Пугая нас невыносимой, почти античной трагедией (герои тут – чистые схемы, виной всему оказывается обезличенный фатум), Алексей Балабанов не ограничивается ужасами, которые происходят на первом плане. В "Грузе 200" серый антураж, бутафория, ретросаундтрек и сюжетные ответвления складываются в масштабную картину декаданса: советская мораль, идеология и экономика планомерно выедаются изнутри гражданами СССР, как пень – личинками.
Есть сильный соблазн перевести обсуждение "Груза 200" в ностальгическую плоскость: было ли в советские времена хорошо или все-таки не очень. На это провоцируют и та самая футболка, и сваленные мертвой кучей рабочий, мент, солдат и ученица (народ, так сказать), и финальный титр "Шла вторая половина 1984 года". Впрочем, "совок" тут по большому счету ни при чем – хотя фильм и дает исчерпывающий ответ на распространенный довод в пользу Советов: "Колбасы не было, зато люди были добрее и человечней". Но не приходит же нам в голову считать "Сало, или 120 дней Содома" критикой итальянского фашизма… Страсть в пределе всегда оборачивается садизмом, а власть – беспределом. В том числе и на нашей Родине.
"Груз" снят в знаковом, простом и прямолинейном стиле "острого" перестроечного кино – только спокойно, максимально точно и совершенно хладнокровно. Самая жуткая сцена тут – не какой-то из многочисленных эпизодов насилия, а молчаливый проезд Журова с пленницей по промзоне под оптимистические переливы "На маленьком плоту" Юрия Лозы. Добиться такого ощущения ада на земле не удавалось даже Муратовой в "Астеническом синдроме". Но решающее отличие "чернухи" поздних 80-х от "Груза" – не в плотности кошмара, а в его перспективах. То кино отталкивалось от противного настоящего в неизвестное, но наверняка прекрасное будущее. Здесь же ясно читается: тонкогубый капитан Журов – это то, что было, что будет, что есть.
Чуть облегчают эту невыносимую, удушающую экзистенциальную беспросветность золотые маковки церквей. Они маячат на заднем плане в первой сцене фильма, к ним в финале устремляется один из многочисленных героев – потерявший себя завкафедрой научного коммунизма ЛГУ. Выглядит все это крайне нелепо, будто попытка извинения после удавшегося сеанса некромантии. Но извинение – последнее, чего ждешь от Балабанова. Ведь про гниду черножопую было можно, отчего про чертей нельзя?