Скафандр и бабочка
Жан-Доминик Боби (Амальрик), главред парижского Elle, растрепанный приятный мужчина 40 с чем-то лет, однажды обнаруживает себя на больничной койке. Единственная послушная часть его тела — глаза (правый из них, впрочем, тут же зашивают). Слов, которые говорит Боби, доктора не слышат. Выясняется, что Жана-Доминика сразил инсульт, теперь он овощ, способный двигать лишь левым глазом. К бедняге приходят специалисты по подобным заболеваниям, его возят на процедуры, его навещают родственники (бывшая жена с детьми) и друзья (огромный негр, напяливающий на несчастного шапку-ушанку). Жан-До сначала хочет умереть, потом решает написать книгу о себе и своем странном, мучительном состоянии. Ассистентка по порядку читает ему алфавит, на нужной букве Боби моргает левым веком — последним посредником между своим хозяином и окружающим миром.
Режиссер «Скафандра и бабочки» Джулиан Шнабель в 80-х был известным нью-йоркским художником-неоэкспрессионистом, крутившимся рядом с движением Downtown 81. Когда выразительности «нормальной» живописи Шнабелю стало не хватать, он обратился к живописному кинематографу. Что «Баския», что «Пока не наступит ночь» (прежние картины режиссера) были не столько фильмами, сколько полноценными, любовно нарисованными полотнами. Первый — красно-коричневым карандашным рисунком о гении-граффитчике Жане-Мишеле Баскии, его наркопристрастиях и дружбе с Уорхолом. Второй — фреской в духе Риверы, где соцреализм рифмовался с гомосексуализмом, а Джонни Депп играл одновременно и трансвестита по имени Лола, и воплощение жестокого кубинского режима с усами и эрегированным членом.
Не сказать, что в «Скафандре» творческие методы Шнабеля изменились, хотя он снова меняет стиль — теперь это расфокусированный импрессионизм. Режиссер очевидно усложняет себе задачу. Прежде в центре его фильмов были беспокойные, ранимые творцы, теперь героем становится обездвиженный паралитик. Но в то время, как кто-то то другой снял бы на этом материале жалостливую мелодраму, Джулиан делает все, чтобы отвлечь зрителя от беспомощности своего Жана-До. Камера избегает самого Боби, сначала глядит на мир вокруг из-под его левого века (изображение при этом слезится и расплывается), а потом и вовсе погружается в сознание бывшего главреда. И вот там-то взгляд оператора обретает прежде недоступную свободу — летает вслед за Нижинским, волочится подолом платья супруги Наполеона Жозефины, треплется о лоб челкой любовницы героя. Выводы, которые обычно следуют за фильмами на схожие темы: болезни, отчаяние, все преодолевающая сила воли — бывают настолько банальны, что их лучше не произносить. Картина Шнабеля, заслуженно отмеченного в Каннах призом за режиссуру, говорит совсем о другом: нет ни жизни, ни смерти, ни здоровья, ни паралича. Есть же вместо всего этого бессмысленное и прекрасное блуждание по задворкам памяти, там, где самые красивые на свете женщины занимаются с тобой любовью на пустынных пляжах, а поцелуй королевы лечит от всех недугов. Когда понадобится смысл жизни, можно наморгать из этих образов книгу. Когда и это надоест, самое время умирать.