Интервью: Алексей Ратманский
Мы-то думали, вы «западник», а вас все время тянет на эту опасную территорию — советского идеологического балета 30—40-х годов. «Светлый ручей» о колхозниках, «Болт» о вредителях, теперь вот «Пламя Парижа» о революционерах. Что вас завораживает в той эпохе?
Западник? А я-то думал, я свой, исконный (смеется). Но я вовсе не воспринимаю советский балет как идеологический. Я смотрю на хореографию того периода и вижу в ней не идеологию, а абсолютно завершенный стиль.
Если расставить точки над «i», ваше «Пламя Парижа» — не реконструкция?
Нет, конечно. Это новый спектакль. Вообще удивительно, но записей этого периода нет. Не занимались этим. Сегодня Петипа легче восстановить, чем советские балеты 30-х.
Новый балет вы решили делать изначально, или когда поняли, что восстановить постановку Вайнонена уже невозможно?
Скорее второе. Гораздо меньше, чем хотелось бы, в нашем спектакле будет от Вайнонена — только два па-де-де и танец басков. От фарандолы и карманьолы осталось по нескольку фраз. В партитуре эти музыкальные номера в три-четыре раза длиннее. Поэтому я брал комбинацию и на основе фрагмента строил весь танец заново.
То есть нарастили новый балет вокруг двух-трех сохранившихся фрагментов?
Па-де-де Жанны и Филиппа и танец басков — это гениальная хореография, которая будет жить и сама по себе. Но мне очень хотелось поместить ее в контекст спектакля. В концертном исполнении эти номера теряют весь свой смысл. На голой сцене без декораций просто невозможно сделать это по-настоящему. В спектакле Жанна и Филипп танцуют на площади, и когда есть толпа вокруг — все совершенно по-другому выглядит. Это одна из причин, почему мне хотелось этот спектакль поставить. Другая причина: мне кажется, «Пламя Парижа» — это для Большого. И тема, и масштаб исторический. И конечно, десятки ролей: большие, маленькие. Мы ввели новых персонажей. У нас появилась Аделина — дочь маркиза, в которую влюблен революционер Жером. Она есть в романе Гра «Марсельцы», и еще старуха такая зловещая, которая предает Аделину — тоже оттуда.
Ну, это же архетип — страшная старушенция, которая всем вредит. Но главное, мне хотелось, чтобы у каждого из сохранившихся номеров была немножко другая интерпретация. В нашем балете появилась гильотина, без которой французскую революцию представить невозможно. И казнят у нас Аделину. Сначала мы хотели, чтобы Жанна и Филипп танцевали свое па-де-де после казни. Танцевали, изображая веселье. Как было с очень многими людьми тридцатых годов: их родных забирали по ночам черные воронки, а они должны были демонстрировать оптимизм. Но оказалось, что танцевать это бравурное па-де-де таким образом просто невозможно. И мы отказались от этой затеи. Па-де-де останется до казни. Другое изменение — басков танцуют у нас не характерные танцовщики, не люди из народа, а главные герои: Жанна, Филипп, брат Жанны Жером и Аделина. То есть классические танцовщики.
Иначе говоря, вы очищаете бренд? Был балет революционный, стал антиреволюционный?
И нет и да. Мы не стремились однозначно сказать: революция — это зло, потому что несчастную Аделину казнили. Да, это ужасно. В первую очередь для Жерома, который больше других персонажей воодушевлен революцией и ее идеями. Он искренне идет в революцию, в отличие от Жанны, которая стала революционеркой, потому что ей понравился Филипп. А Филипп вообще такой безбашенный парень. Ему все равно куда идти — было бы весело. Нас интересовала не столько революция, сколько люди на фоне бурных исторических событий.
Финал спектакля, когда народ идет на зрителей со штыками, сохранился?
Да, это Вайнонен. У Радлова, разводившего мизансцены балета, не получалась концовка. Вайнонен объяснял ему, что нельзя работать как в драме, нужна танцевальная развязка. И он придумал этот синкопированный ход на счет два, на песню Ca ira. И сразу вся труппа зааплодировала этому простому и гениальному шагу. Но в нашем спектакле строй идет через несчастного Жерома, на глазах которого увели Аделину на гильотину, и он ничего не может с этим сделать.
Вам нужен такой кровавый акцент в финале? Я имею в виду гильотину, которой не было у Вайнонена?
Да, конечно, это необходимо. Если сформулировать замысел одной фразой: никакая революция, никакая великая идея не может оправдать жестокость. Да… наверное, вы правы, антиреволюционный балет получился.