Авиньонский фестиваль: перформансы

Художественный руководитель Авиньонского фестиваля этого года Саймон МакБерни сам отменный сценограф, любящий поиграть с пространством. Видимо поэтому в афише 2012 года много спектаклей, поставленных художниками. Южноафриканец Уильям Кентридж, большая выставка которого недавно прошла в Москве, придумал вместе с ученым-физиком Петером Галисоном представление «Отрицание времени» (Refuse the hour), где многое строится на общении человека на сцене с экраном, на котором изображение идет в режиме обратной перемотки. Маленькую выставку своих объектов, где задуманный конкретный образ или портрет можно увидеть в какой-нибудь «ветвистой» железяке лишь с определенного ракурса, он тоже привез в Авиньон.

Итальянец Ромео Кастеллуччи завсегдатай этого, и не только этого фестиваля. Москвичи его тоже видели не раз. Прорваться через толпу жаждущих «лишнего билетика» на его перформанс «Четыре сезона» было не просто. Такого зрительского ажиотажа в 2012 году ни один спектакль не вызвал. Обещано было зрелище по мотивам истории картин Марка Ротко в нью-йоркском ресторане «Четыре сезона». Однако на сцене и помина о Ротко не было. Десять юных дев, будто сошедших с бытовых полотен малых голландцев по очереди с гримасами не поддельного страдания отрезали себе языки и бросали их на белоснежный пол. Два черных терьера с удовольствием подъели неожиданное лакомство. Девушки как ни в чем не бывало продекламировали некие духовные тексты. Потом из клубка тел по одной «рождалась» каждая. С нее снимали платье, и она удалялась в мир (за кулисы) обнаженная. Самая завораживающая картина возникла под финал: между двух прозрачных занавесей закрутились в два смерча черные перья, втягивая зрительское внимание как в черные дыры. «Что это было?» и «Причем тут Ротко» — самые частые вопросы, которые задавали друг другу зрители. Причем некоторые недоуменно, а некоторые восторженно. Для меня, признаться смысл остался не внятен, но местами было очень красиво.

Шведский сценограф Маркус Орн (Markus Ohrn) молод и известен пока в Скандинавии. А вошедшая в афишу Авиньона «История любви» — и вовсе его режиссерский дебют. Он собрал компанию актеров из Швеции, Финляндии и Германии, чтобы попытаться осмыслить, как могла в благополучной Австрии приключится история «папы Фритцля». Мужик много лет. Держал в подвале собственную дочь, с которой прижил двух детей, выросших в том же подвале, белого света не видя. В спектакле Орна сцена двухэтажная: наверху пустоватая квартирка мужика средних лет, где он играет в семью с куклами в человеческий рост. Нижний уровень затянут мутным толстым полиэтиленом. За ним и обнаруживается «подвал», куда мужик спускается с шахтерским фонарем во лбу. По-началу зрители видят только след луча от фонаря на мутной перегородке, но потом на верхнем этаже возникают два экрана, на которые транслируется происходящее внутри. Здесь Папа играет в семью уже с живыми игрушками. Три молодых актера играют: привычно, лениво, по заказу соблазняющую Папу дочь, безвольного верзилу, думающего только о еде и вертлявого «малыша» в подгузнике. Папа возомнил себя создателем идеального мира, который для сотворенного им человечества есть и свет, и слово, и пища. Но в отличии от Создателя, давшего каждому человеку свободу воли, Папа своим творениям и намека ни на какую свободу не дал. Его рабы пребывают либо в апатии, либо в разврате, а «малыш» давно задумал занять папино место. Но из своего подвала никто даже не пытается вырваться. Игры, в которые играет все «семейство» — зрелище тягостное и долгое, пытающееся передать залу атмосферу тягостного и долгого рабского существования изо дня в день. Не все зрители согласились его вытерпеть все отведенные три часа, но те, кто «дожил» до финала аплодировали жарко.