Авиньонский фестиваль
От стены до стены, окружающей Авиньон, средневековую резиденцию римских пап во Франции, прогулочным шагом — полчаса. Но каждый июль театры и театралы со всего света набиваются туда в таком количестве, что по его узким улочкам просто не протолкнешься. Да еще в каждую подворотню тебя стараются заманить зазывалы на очередной «шедевр» офф-программы, чаще всего вполне самодеятельный. И многих заманивают. Но очереди за билетами на спектакли основной программы (а их под тридцать) существенно им разгрузить не удается. Ведь официальная афиша Авиньона — это весьма реалистичный портрет мирового театра, со всеми его модами, трендами и проблемами. Кроме того — это меню, из которого все другие фесты выбирают себе «основные блюда». Следующие года два и москвичам доведется их отведать.
Звезды — неотъемлемый атрибут Авиньона. И не только потому, что большинство спектаклей идет под открытым небом после 22.00. Художественный руководитель фестиваля 2012 года английский режиссер Саймон МакБерни пригласил и режиссеров Кети Митчелл (Великобритания), Томаса Остермайера (Германия), Кристофа Марталлера (Швейцария), Стефана Брауншвейга (Франция), и хореографов Жозефа Наджа (Франция), Сиди Ларби Шеркауи (Бельгия), и художников-постановщиков Ромео Кастеллуччи (Италия), Уильяма Кентриджа (ЮАР).
Уже точно известно, что осенью 2013-го самый успешный проект программы — уморительная версия мюзикла «Моя прекрасная леди» Кристофа Марталлера — в Москве будет. И мы собственными глазами увидим усилия бесконечных Лиз в лингафонных кабинетах — гастарбайтеров из Восточной Европы — стать похожими на английских леди. А летом Чеховский фестиваль привезет камерный, при свете свечей пластический дуэт «Атэм» на темы гравюры Дюрера «Меланхолия» давненько к нам не жаловавшего Жозефа Наджа с Анне-Софи Лансели.
О приглашении спектакля по роману Булгакова «Мастер и Маргарита» самого МакБерни подумывает фестиваль «Сезон Станиславского». Но тут надо еще посмотреть, как зрелище, поставленное специально для огромной открытой площадки двора Папского дворца, древние стены которого стали его главной декорацией, пройдет «усушку и утруску» для стандартного театрального зала. Под ночным звездным небом мощные видеоволны, накрывающие амфитеатр на 2,5 тысячи зрителей, впечатление производили сильное: то старинные стены окружающих двор соборов вдруг открывались галереей высоких арочных окон будто бы дворца Пилата с видами окрестностей Иерусалима, то все пространство превращалось в 3D карту Москвы, то сами стены рушились с грохотом, оставляя публику плавать между звездами. Еще один фактор риска — собственно интерпретация романа. Никакого романтического флера во взгляде режиссера на Мастера, Маргариту и даже Иешуа. Они — плоть от плоти суетного, мелочного мира людей. Забывший свое настоящее имя верзила-истерик просит обитателей сумасшедшего дома называть его Мастером, потому что помнит, что так его называла любовница Маргарита. Имя своей жены припоминает с трудом: Маша или Варя. Появления своего текста о Пилате и Га-Ноцри, который считает источником своих бед, оправдывает тем, что работал в музее и начитался книг на разных языках. Крепко сбитый раздраженный Пилат появляется в белом сталинском кителе с красным подбоем (для сравнения над сценой появляется парадный портрет усатого). 
Дистрофической худобы Иешуа дрожит перед ним совершенно нагим, исполосованным шрамами от плетей и кровоподтеками от побоев. Мелкая Маргарита с пышным бюстом и задницей, обтянутая «маленьким черным платьем», семенит на высоких каблуках, квохчет над своим непутевым любовником, обещает бросить мужа и сорванным голосом проклинает литературных критиков. Нет в них и грана надмирности, особой духовной мощи, которыми наделяем их мы. Нечистая сила тоже мелковата. Профессор Воланд и присные тянут не больше чем на компанию шарлатанов. Фокусы в варьете ограничиваются раздеваниями, а бал сатаны больше похож на собрание попрошаек типа «сами мы не местные». Фокусы, которые устраивает сам МакБерни, уж точно покруче будут… Воланда играют по очереди то исполнитель роли Мастера, то Иешуа. Им достаточно просто запахнуться черным пальто и надеть черные очки. Дьявол в нас самих… И все же… Эти ничем не выдающиеся людишки осмеливаются любить самозабвенно. Этот вздрагивающий от любого болезненного прикосновения голый Иешуа стремится обнять измученного вседозволенностью прокуратора. Французы, не знающие роман, были в восторге. А как подобное снижение воспримут в Москве?
В поле интереса «Сезона Станиславского» попали и пиранделловские «Шесть персонажей в поисках автора» в несколько академичной постановке Стефана Брауншвейга. Прямоугольник сцены разделен на белый и темный квадраты. Темный, сзади которого зеркальная стена, отражающая зрителей, — жизнь. Здесь собрались репетировать новую пьесу. Режиссер ругает актеров, актеры — пьесу, вместе — «Фейсбук». Спорят о реализме, новых формах, моде — обычная закулисная болтовня. Сюда же прямо из зала заявляются Персонажи, требующие у Театра воплощения на сцене своей семейной трагедии, потому что иначе она никогда не кончится. Именно они первыми вступят на белоснежную Сцену, оставляя на ее белой стене черные граффити своих теней. Актеры, пытающиеся их сыграть, поначалу теней не оставляют… Кто из них более реален? Спектакль Брауншвейга подробный, отменно сыгранный, красивый, до самого финала не устающий удивлять неожиданными п
остановочными фокусами (когда, например, в действия актеров на сцене начинает вмешиваться крупный план персонажа, транслируемый на белую стену). Но сколько бы участники ни говорили о правде жизни и истинности страстей, речь в нем идет именно о театре, о его роли и смысле. Может быть, в наказание за такой эгоизм в финале белая стена падает, и появившаяся фигура с маской-фото Пиранделло на лице убивает режиссера из револьвера. Наконец-то нашелся Автор!
Фестиваль «NET» приглядывается к спектаклю ливанцев Лина Санеха и Раби Мруе «33 оборота и несколько секунд», главным и единственным «действующим лицом» которого стал экран компьютера, открытого на странице «Фейсбука». Молодой актер и левый активист Дияя Ямот под крутящийся на 33 оборотах винил Жака Бреля неожиданно покончил с собой. И во френд-ленте начинается бурное обсуждение этой новости: «ужас!», «быть не может!!!», «порядочная был скотина…», «власти закрыли рот правде», «общество довело художника до отчаяния» и т. д., и т. п., плюс неостановимое переругивание между собой самих комментаторов, плюс выложенные ссылки на горячие ток-шоу по этому поводу, мнения «друзей», толкующих трагедию в выгодную себе сторону (наподобие персонажей эрдмановского «Самоубийцы»), растерянные, оглушенные родители… И только двое: девушка, оставляющая на безответном автоответчике жаркие требования перезвонить наконец, и подруга, застрявшая в аэропорту и посылающая эсэмэски с просьбой о помощи, — ничего не знают о случившемся. Смешное в своей абсолютной узнаваемости и горькое одновременно зрелище задевает не столько социальные или политические проблемы Ливана, сколько понятную на любом конце света тревогу совершенной потери хоть какой-то приватности, права на личное решение, защищенности интимного. Жизнь и смерть конкретного человека моментально употребляется обществом как свежее зрелище.
Дождемся этих зрелищ и мы.