С места в карьер
Обращать внимание читателей на то, как много в нынешнем сезоне постановок доверяют молодым режиссерам, уже сил нет. Они выпустили больше премьер, чем мэтры. Причем очень разных: и по масштабу, и по стилю, и по взглядам на жизнь. Но есть и некоторые общие черты, которые, например, заметны в двух новинках этой недели. Начинающие стараются поразить профессиональную тусовку, от мнения которой зависит их будущее, неординарностью своего мышления. О зрителях они думают во вторую очередь. Потому концепция или ключевой прием им дороже целостности, выделанности, гармоничности самого действа.
Иногда этот прием вовсе никак не связан с рассказываемой историей. Вот, например, приехал из Новосибирска режиссер Тимофей Кулябин и решил в Театре Наций поставить «Электру» Еврипида. Классический текст не переписывал, хоть и подсократил, конечно. Актеров «забытовлять» его не просил. Они — надо отдать должное не сходящим со сцены Юлии Пересильд (Электра) и Олегу Савцову (Орест) — без ненужного пафоса и очень чисто играют высокую трагедию, а не кухонную перепалку. Характеров и характерности им по жанру не положено. Сколько у их героев классов образования и чем они болели в детстве — никого не интересует. Они — герои. Вне времени и географии. Все, что нам надо о них знать, вложено в произносимые ими слова (в театре Еврипида их вообще в масках играли). Зачем режиссеру понадобился сюжет о детях, убивающих мать и отчима, ясно сразу и повторено многажды: они оправдывают месть божьей волей, а бога-то и нет. Об этом и бегущие строками по стенам цитаты из физиков – лауреатов Нобелевской премии. Квазары есть, бозоны есть, черные дыры есть, а больше ничего ни в телескопы, ни в микроскопы не видно. Бога придумали для оправдания собственных зверств. Хорошие дела в оправдании не нуждаются. Мысль не новая. Сколько существует вера, столько же и ее отрицание. И вот зачем режиссер всю эту вневременную историю поместил в очень конкретное пространство зала ожидания багажа современного аэропорта — неясно. Никаких смыслов действу оно не добавляет. Лишь придает спектаклю видимость европейского лоска (там хай-тек в сценографии одно время был в моде). И провоцирует на лишние подробности.
Например, тело облепленного искусственными шрамами и залитого невысыхающей бутафорской кровью Эгисфа выплывает на багажной ленте. Очень мило пытается незаметно помочь Оресту перетащить его на красивую, металлическую в дырочку, скамейку и совсем смешно дышит. Фанатичные детки мутузят его по кафельному полу, чтобы потом этот пол картинно мыть. Вроде задумано приземление жестокости, а получается — фарс. Хихиканье в зале явно не запланировано.
У Габриэлы Туминайте в премьере «Современника» «Эмилия Галотти» придуманный ход, наоборот, выявляет основную режиссерскую мысль. Вся закрученная Лессингом интрига — правитель влюбляется в скромную девушку не из знати, его помощник подстраивает убийство жениха Эмилии и завлекает ее во дворец, предоставляя господину свободу действий, — разыграна как фарс. Не раздувать же трагедию сегодня из разницы в положениях, попытки сохранить невинность и прочих условностей? Каждый персонаж решен в своем стиле: Принц (Илья Лыков) — балетный кавалер, его камергер Маринелли (Евгений Павлов) — гуттаперчевый вампир из ужастиков, мать Эмилии (Инна Тимофеева) — возрастная кокетка из семейных комедий, а отец (Владислав Ветров) — и вовсе деревянный пучеглазый вояка из петрушечного балагана. Тем острее воспринимается трагический финал, когда Эмилия (Дарья Белоусова) осознает, что не в условностях беда, а в ее собственной неспособности противостоять соблазну. Трагедия в ней самой, а не в обстоятельствах. Замысел режиссера очевиден, и прием найден остроумный, но ему очень сопротивляется автор. Сократить громаду текста до стремительного фарса не удается. И он мстит интерпретаторам явными затяжками действия, повторами и даже местами скукой.
Впрочем, жажда молодых заявить о себе погромче понятна и поначалу простительна. Интересно, какими станут их спектакли, когда они начнут ставить для себя, а не для критиков?