Дерек Сиенфрэнс: «Вот в чем суть татуировок на лице: их не смоешь»
— Правда ли, что на сюжет фильма вас вдохновило рождение второго ребенка?
— Да, в 2007-м, перед рождением моего второго сына Коди, я очень много думал о том, что снова стану папой, о самом понятии отцовства и родословной. Я всегда чувствовал глубоко внутри какой-то огонь — порой разжигавший мое желание сделать что-то такое, чего бы обычно я никогда делать не стал. Это очень сильная разрушительная сила, и она повлияла на мою жизнь. И я знаю, что мой отец был таким же, а до него — мой дед… подозреваю, что и все мужчины в роду до них
— Под «огнем» вы подразумеваете неутолимое беспокойство? Или же отчаянность, вечный двигатель?
— И то и другое, пожалуй… Я верю, что все мы живы сейчас как раз благодаря тому, что наши предки, чтобы выжить, вынуждены были вести жестокое, агрессивное существование. Чтобы не сгинуть, им был необходим инстинкт убийцы — и его отголоски отдаются в нас, сквозь многие поколения. Нам уже необязательно так жить, но этот инстинкт все равно в наших генах — и, думаю, многие люди транслируют его через саморазрушение и деструктивное поведение. (После паузы.) Я много читал Джека Лондона. В «Зове природы» есть сцена, в которой одомашненный волк вдруг начинает выть посреди ночи. И через этот вой зверь может прочувствовать голод и боль всех волков, что были до него. Я хотел снять фильм о том, как ты наследуешь эту боль — как она может связывать тебя с собственным прошлым, но и поглощать тебя. В то же время меня волновали мысли о младенце, чистом, невинном существе, лишенном того багажа, который ты подхватываешь с возрастом. Я думал: «Не хочу, чтобы этот разрушительный огонь передался и ему. Пусть у него будет свой собственный путь». Так что фильм действительно родился из вопросов, которыми я задавался, пока ждал появления сына на свет. Как выбор, сделанный до нашего рождения, определяет то, какими мы станем? Как нам стать самими собой, принадлежать только себе? Если мы рождены в одном племени, сможем ли мы когда-нибудь перейти в другое — или обречены быть частью его до конца жизни?
— Вас явно завораживают неприкаянные мужчины. Если посмотреть на мужа в «Валентинке» и мужских персонажей здесь, то…
— То можно сделать такой вывод, да? Да, меня невероятно интересует, как устроена мужская психика, в том числе и моя собственная. Через этих персонажей я пытаюсь понять, узнать собственные достоинства и уродства, транслировать свои страхи, фантазии и недостатки как мужчины. Но не думаю, что тут я уникален. Многих художников интересует людское несовершенство.
— Вы, надо думать, много говорили об этом с Райаном Гослингом?
— О да, и многое из того, что мы обсуждали, просочилось в фильм тем или иным образом. Есть какие-то очевидные вещи — например, когда Люк вспоминает отца и говорит, что не желает своему сыну такого детства, какое было у него самого. И более тонкие, скрытые моменты, определяющие персонажа Райана. Мы много говорили о том, что этот парень работает шоуменом — но в том смысле, в котором шоуменом является тигр в зоопарке. Ты приходишь в восторг от экзотичности этого существа с его ловкостью и татуировками. Но стоит подойти слишком близко к клетке…
— Берегись!
— Именно! Он опасен. Мы также очень хотели покрыть Люка метафорическими шрамами — чтобы каждая его татуировка отражала повод для сожаления. Вот за что я люблю татуировки. Они отлично отображают время, какой-то жизненный момент, но при этом несут в себе чувство определенного стыда. Они наколоты на твою плоть, и, оглядываясь двадцать лет спустя, ты обречен восклицать: «Я уже не тот, что тогда».
— Это особенно касается татуировок на лице героя — окровавленных кинжалов. Тебе сразу ясно: этот парень бывал в аду.
— Определенно. В первый день съемок гример нарисовала эти кинжалы на лице Райана, и он стал повторять: «Мне кажется, это надо смыть». На что я ответил: «Нет, друг, в этом суть татуировок на лице. Их не смоешь. Надо быть готовым к последствиям». Они должны говорить зрителю: несмотря на юность, Люк прошел через многое. А потом он видит своего ребенка и вынужден задаваться вопросом, как кто-то настолько испорченный, как он, мог поспособствовать появлению кого-то настолько невинного, как его ребенок. И тут у него вдруг просыпается отцовский инстинкт — и это провоцирует все остальные события фильма.