«Меня больше знают как лирического поэта»

— Ваш вечер называется «О чем нельзя» — о чем, по-вашему, сейчас нельзя говорить?

— Я всегда считал, что лирика говорит о том, о чем неловко, слишком сложно сказать в прозе. Лирика существует для разговора о тех материях, которые в будничном разговоре скукоживаются, компрометируются: о страхах, совести, любви, ревности.

— Ваше имя в последнее время все чаще ассоциируется с политикой. А что такое для вас лирика?

— Судя по цитированию в интернете, меня больше знают как лирического поэта. Причем известны в основном старые, более простые для понимания вещи. Мои стихи — это поиск того, что можно сделать с русским регулярным классическим стихом, не расшатывая его просодию, не мучая его слишком сильно переносами, не превращая его в перечень своих претензий к мирозданию. Попыткапонять, что произойдет с традиционной русской поэзией, если скрестить ее с разговорной речью. То, что Ходасевич называл «привить классическую розу к советскому дичку». Я так пафосно выразиться, конечно, не рискну, но в какой-то мере это такая попытка привить классическую розу к постсоветскому дичку, гораздо более дикому.

— Вы как-то сказали, что сейчас не время писать прозу — события не отстоялись. Почему французская проза может описывать сиюминутное, а русской нужна временная дистанция?

— Есть два жанра, которые откликаются на сиюминутное, — это драматургия и поэзия. Во Франции, как и во всей Европе, сейчас с поэзией большая беда, с драмой тоже. Поэтому задачу оперативного реагирования принимает на себя проза. Это дурно. У нас же есть «Новая драма», «Театр.doc», хорошие быстро реагирующие поэты — такие как Иртеньев, Емелин. Мы можем себе позволить писать романы про то, что отстоялось. Это жанр подведения итогов — это про то, что прошло. Я пишу сейчас прозаическую книжку — она называется «Квартал». Это такой сборник упражнений, рассчитанных на квартал. Это роман в форме эксперимента с читателем. Книга о том, как человеку превратиться, сделать из себя другого. Об этом написан «Град обреченный» Стругацких, где герой, чтобы перейти на следующий круг, должен убить себя в предыдущем. Я попытался эту идею развить. Такая попытка мозаичного автопортрета.

— Этот другой хуже или лучше предыдущего?

— Он лучше. В том смысле, что у него больше возможностей, он свободнее, бесстрашнее, богаче духовно и физически. Но он менее эмоционален, я думаю, он меньше способен любить и больше занимается собой. Это попытка разобраться в себе. Я понял, что постоянно писал о других и еще ни разу о себе.