Щелкунчик и Крысиный король
Припорошенная снежком Вена 1920-х с головой погружена в приготовления к очередному Рождеству — и даже строгий Фрейд в предпраздничном пылу рассекает на коньках по главной площади. Мимо в упряжке проезжает другой великий австриец Альберт Эйнштейн (Натан Лэйн), спешащий вручить племянникам Мэри (Эль Фэннинг) и Максу (Аарон Майкл Дрозин) подарки: трехэтажный кукольный домик с несколько неожиданными обитателями и деревянного Щелкунчика. Той же ночью благодаря воображению Мэри Щелкунчик оживает — устраивает подушечный взрыв в детской, просит называть себя NC и устраивает девочке экскурсию по прибавившей в размерах праздничной ели. Познакомившись с другими игрушками и станцевав со снежинками, Мэри узнает трагическую историю нового друга — принца, превращенного крысиными оккупантами в предмет кухонного обихода. Вскоре — в соответствии со сказкой Гофмана — появляются и сами крысы с Королем (Джон Туртурро) во главе. Вот только их облик и повадки удивили бы не только прусского сказочника (у него грызуны и вовсе были мышами), но и Петра Ильича Чайковского.
«Щелкунчик и Крысиный король» был в разработке больше декады — и, даже уже будучи снятым, добирался до экрана два с лишним года. Эти муки рождения особенно заметны во второй половине, когда обстоятельная и в общем сохраняющая волшебство оригинала экспозиция вдруг, спотыкаясь и сбиваясь с ритма, стремительно переходит к бравурному финалу. Никаким производственным адом, впрочем, не объяснить ту стилистическую мешанину, что Кончаловский воспроизводит на экране. Крысиный король Туртурро с уорхоловским париком и херстовской убиенной акулой в домашнем аквариуме. Его подчиненные в фашистской форме и натуральный крематорий для игрушек. Маленький барабанщик-ямаец и приматпацифист из «Планеты обезьян». Поющие Эйнштейн и Киркоров (озвучивающий в дубляже Туртурро), наконец.
Десятки аллюзий, заимствований и переосмыслений всего на свете — от «Властелина колец» до холокоста — складываются в итоге в ни на что не похожую, порой восхитительную (танец снежинок), порой — откровенно глупую (так, крысы изъясняются на нелепом псевдомолодежном жаргоне; среди прочего звучит выражение «голимый музон») картину. Кончаловский словно копается в гигантском no-brow-облаке мировой культуры, радуясь каждой находке с энтузиазмом, достойным отечественных постмодернистов начала 90-х (тем более странным кажется увлечение Крысиного короля именно постмодерном). И все же семейной сказки этот упоительный китч не портит. К тому же во многом благодаря ему и можно сказать, что еще никогда в праздничном жанре не выходило фильма более авторского — не только в смысле удивительного режиссерского видения, но и в плане полной оторванности автора от аудитории.