Интервью: Валерий Фокин

Как вы познакомились с театром Люпы?

Сначала я увидел его спектакли как зритель; это было в театре Старый больше двадцати лет назад. Его «Братья Карамазовы» произвели на меня сильнейшее впечатление — странная вязь этого спектакля, небытовая, инфернальная, показывала другого Достоевского, очень неожиданного. В нем играли лучшие артисты Польши. Во время моей работы в Кракове, в девяностые, я лично с ним познакомился, он приходил ко мне на спектакль, кстати, тоже по Достоевскому — «Бобок». «Квалькверк» по роману Томаса Бернхарда, который приезжал на «Балтдом», считаю одним из лучших его спектаклей.
Потом наше общение переросло в творческую дружбу — год назад он поставил по моему приглашению «Чайку» в Александринском театре, и я считаю, что это огромная удача. Его театр необычен и заставляет размышлять, думать о смерти, о жизни, о каких-то вечных категориях. Кстати, в Москве Люпа проведет три дня мастер-классов, это важно для театрального студенчества, молодых режиссеров.

Вы вручили Люпе Мейерхольдовскую премию, но в его методе работы многое и от Станиславского.

Премия Мейерхольда дается за выдающиеся достижения, как мы для себя определяли, независимо от того, в какой манере работает режиссер и какую исповедует театральную философию. Сегодня в лучших проявлениях и русского, и зарубежного театра вы всегда найдете и Станиславского, и Мейерхольда. И Вахтангова, кстати. Сказать, что кто-то бежит по этой узкой дорожке, а кто-то — по той, не получается.
Люпа — европейский режиссер, правда, в нем есть самоедство и ироничность, свойственные полякам. Но и русский контекст очень силен. Главная его тема — все-таки анализ внутренней жизни, исследование подполья человеческого. Поэтому он так хорошо работает с артистами, отсюда идет влияние Станиславского, которое артист чувствует, — проработка второго плана, третьего, четвертого, внутреннего монолога.
У него никогда нет пустых мест, несодержательных пауз, все заполнено внутренней жизнью. То, что говорится и выводится в текст, часто ведь не отображает, чем человек заряжен внутри. Как бывает в жизни — мы разговариваем, а параллельно у нас много чего крутится в голове. Это всегда сложно воспроизводить. В свое время это умел делать Эфрос. Такая внутренняя проработка у Люпы, конечно, идет от Станиславского.
Но он очень серьезно владеет формой, любит с ней работать, любит острую форму. Может быть, это от Мейерхольда. Удивительно, что Люпа, уже немолодой человек, находится в вызывающе живом отношении к жизни. Это тот авангард, который не фальшивый, он опирается на настоящую традицию и, прежде всего, на авторское чтение.

Люпа часто имеет дело с пограничными состояниями человека. С ними не опасно заиграться в театре?

Нет, не опасно. Эти пограничные состояния всегда контролируются. Он не работает в лаборатории, которая заперта на ключ и где химичат с психоанализом. Его работа направлена на результат и на выход к зрителю.

Вы еще пригласите его ставить в Александринку?

Да, обязательно. Мы обсуждаем, что это будет, — конечно, какая-то русская классика.