Фауст

Кажется, даже те, кто до сих пор потешался над условным «сокуровым» — то есть всем тем, по чему сокуровские фильмы опознавали и продолжают опознавать (непроницаемость для однозначных и удобных трактовок и нежелание тешить зрителя, упрямый, почти до извращения, натурализм, мертвенная цветовая гамма и симфоническая тягучесть ритма), — должны быть посрамлены. Дело, понятно, не в том, что в этот раз режиссер призвал в сообщники Гете с Марло — те здесь значимы не более Путина (дал денег — скажи спасибо). В сущности, Юрий Арабов перепридумал первую часть истории доктора Фауста заново — романтическая трагедия классики низведена до копирующих Каспара Фридриха пейзажей финала. Странник над морем тумана у Сокурова оборачивается людским родом как таковым — причем заведшим себя на край небытия, любовная линия — последним атавизмом времен, когда душа еще чего-то стоила, просвещенческое рвение будущих сверхчеловеков — заблуждением, опасным такими мерзостями, что вот и в пыльном сокуровском кадре рвутся кишки, крючатся гомункулусы, все живое смердит и потихоньку мрет. Сокуров и сам, кажется, все понимает и изрядно издевается здесь над своими критиками. Смущали вас двусмысленные объятия мужских тел в «Отце и сыне»? Что ж, «Фауст» открывается сверхкрупным планом трясущегося пениса, принадлежащего препарируемому трупу. В туше последнего доктор ищет душу (потом еще будет следовать характерная опечатка — при заключении договора Мефистофелю Фауст попробует втюхать именно что тушу вместо бессмертного духа). Злили акварельные цвета и искаженный фокус в «Тельце»? Терпите, ровно так снята половина «Фауста», причем Брюно Дельбоннелем, оператором «Амели» и «Гарри Поттера», — и тот вдруг ухитряется пробивать лучами света ту жирную, маслянистую пленку, что словно покрывает целиком все предыдущие фильмы тетралогии власти. И это после стольких лет в мороке вдруг начинающее дышать изображение даже обнадеживает — важно лишь понимать, что «Фауст» не столько финал, сколько приквел: со смертью Маргариты гибнет и этот свет, злосчастный доктор же не зря ринется в горный плен — ведь именно здесь завязка «Молоха» найдет его еще более демонических потомков. Здесь, по большому счету, не нужен и Мефистофель — Антон Адасинский играет мелкого беса, уродца-ростовщика, весь демонизм которого исчерпывается отвратительной внешностью и шаловливой натурой. Даже избитая фраза «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» — и та урезана до «Я часть той силы, что совершает благо» и передана второстепенному персонажу. Наконец, нет здесь и никакого колдовства. Есть лишь безверие Фауста и его жалких учеников, уверенных, что высекают пламя, и не замечающих, как на его фоне пляшут бесы, — ведь упустить из виду самих себя в пылу немудрено. Есть желание познать мир и подчинить его простым законам. Найти, где прячется душа, взвесить ее, вывести ее формулу и выстроить по ней идеальный мир — прежде, конечно, закидав камнями тщедушного Мефистофеля. Ну что — портреты этих пламенных строителей Сокуровым написаны, теперь же стало ясно, какой им и им подобным понадобится стройматериал.