Природа не отдыхает
В конце 2008-го в прокат вышли три самых крупных отечественных кинопроекта. Три очень разных фильма, снятых лучшими российскими режиссерами. В начале нового года Time Out предложил Алексею Герману-младшему, Федору Бондарчуку и Валерию Тодоровскому поговорить о том, что сейчас происходит в русском кино и как его изменит кризис.
Великая депрессия
Несмотря на то что действие в ваших фильмах происходит в разное время — в 50-е годы, в начале 60-х и в далеком будущем, — и в «Стилягах», и в «Бумажном солдате», и в «Обитаемом острове» речь идет о противостоянии героя тоталитарному строю. Вы думаете, сегодня надо снимать фильмы об этом? Мы ведь не живем в Советском Союзе уже больше двадцати лет, и, если я ничего не путаю, наше нынешнее государственное устройство нельзя назвать диктаторским.
Федор Бондарчук: Необходимость об этом говорить есть, потому что страна меняется и страны вообще меняются. Мир уже не будет таким, каким он был раньше. Сейчас мировая экономическая конструкция полностью разрушена. В этот период меня волнуют темы, которые затронуты у Стругацких. Книге 40 лет, но она не потеряла своей актуальности сегодня.
Валерий Тодоровский: Хотя я снимал «Стиляг» о времени, которого не помню, потому что родился позже, мне были интересны 50-е годы: это было время, когда все обострилось — все хорошие люди ходили в сером, все цветные были стилягами. И мне это очень близко. Мотив внешнего или внутреннего освобождения человека, затронутый в наших фильмах, — это постоянная тема и особенно актуальная сегодня. Я думаю, что мы до сих пор несвободны. И эта тема не может не волновать любого человека — не только в нашей стране, но и в мире. Мой личный самый большой страх — что я проживу свою жизнь, так и не став свободным.
Почему Голливуд снимает просто развлекательное кино, а российские режиссеры, даже если и обращаются к развлекательным жанрам, все равно говорят о противоборстве свободного человека и подавляющего его общества?
Алексей Герман-мл.: У нас жизнь другая, она сложнее, не американская. У нас есть вопросы, на которые мы ищем ответы. Всю историю ищем, а найти не можем. Вызовы другие…
В. Т.: Можно снять фильм в каком угодно легком жанре, но если там нет момента сопротивления и драмы — это страшное слово, которое нельзя сегодня произносить, особенно в присутствии наших прокатчиков, — тогда не о чем и снимать кино. В принципе, мы с Федором близки, потому что и Москва 50-х, и планета Саракш — это примерно одно и то же. Потому что, когда ко мне приходили молодые актеры и не могли объяснить, кто такие комсомольцы, я понял, что снимаю фильм про некую планету, на которой быть собой — самое страшное испытание. Потом я понял, что быть собой — это всегда и везде испытание.
Мне кажется, что во время кризиса хорошо идут в прокате эскапистские жанры — мюзиклы и комедии. Во всяком случае, так было во время американской Великой депрессии в 30-е годы.
В. Т.: Сравнения с Великой депрессией мне кажутся некорректными. Голливуд действительно сильно поднялся и расцвел в то время. При очень дешевых билетах это было единственное развлечение людей — они ходили по пять раз в день в кино. Сейчас у них есть телик, дискотека и интернет. Я не думаю, что какой-то расцвет кино наступит, но и не думаю, что оно рухнет. Ему придется подстроиться. В частности, я считаю, что кинотеатры должны стать чуть-чуть дешевле. В остальном — да, я понимаю, что люди хотят развлекаловки. Но то, над чем часто хохочут, не является чаще всего комедией, смешным. Еще обычно и сделано плохо. Возьмите фильм «Тутси». Вот это комедия — с переодеванием, с мужчиной, играющим женщину, с комическим приставанием к герою-мужику, со всеми, казалось бы, шутками «ниже пояса», но как сделано, как сыграно, какой сценарий! Нынешняя беда в том, что запрос зрителей к интертейнменту очень низкий. Причем есть мнение, что, если сделать это же развлечение на более высоком уровне, оно не пройдет.
Ф. Б.: Как показывают исследования, в кризис люди гораздо больше ходят в театр и в кино, чем в любое другое время. Но для самой российской киноиндустрии кризис — как холодный душ, потому что выпускать двести картин в год… (Обращаясь к Герману и Тодоровскому.) Вы можете вспомнить названия этих двухсот картин?
А. Г.: Да я даже тридцати не вспомню…
Ф. Б.: …Тридцати картин, которые идут на экранах страны. Остальное — что это такое, кто это снимал — никто не знает.
Но ведь и Голливуд тоннами выпускает мусор, о котором мы даже не подозреваем и который никто не смотрит.
Ф. Б.: Нет, я сейчас говорю о российских фильмах, которые получают от государства прокатную лицензию для показа в кинотеатрах. Создатели таких картин отчитываются кинопрокатом за получение таких лицензий. Пусть даже этот фильм пройдет в одном кинотеатре в городе Урюпинске.
Когда я посмотрел «Стиляг», мне показалось, что их настроение очень соотносится с тем, что хотят, по идее, смотреть люди во время кризиса. А как вы думаете, какое кино будет востребовано в ближайшие годы?
Ф. Б.: Я думаю, что с режиссерами, которые работают в артхаусном кино, ничего не произойдет. Они будут обращаться к темам, которые их волнуют, независимо от кризиса. Я думаю, что Иван Вырыпаев, Игорь Волошин и Герман будут снимать те же фильмы, которые они задумывали и до кризиса. Экономические проблемы никак не отразятся на их творчестве, во всяком случае, мне так кажется.
А. Г.: Вы знаете, никто не может предсказать, каким глубоким у нас будет кризис. Никто не знает, где у нас дно. Знаете, как в этом высказывании: «Когда я думал, что я на дне, снизу кто-то постучал». Потом в 30-е годы в Штатах была колоссальная индустриальная база. Большое количество наработанных имен. У нас этого нет. Мы пока не обладаем — пока, к сожалению, — тем же ресурсом талантливых людей. Их просто может не хватить.
Ф. Б.: Полностью согласен. Я во время съемок сталкивался с необходимостью в таких полноценных департаментах, участвующих в создании кино, как реквизиторы, художники-постановщики, художники-декораторы… Мы это потеряли.
Но мы ведь потеряли их давно, после того как исчезла советская система производства кино. Ведь практически все 90-е годы в наших кинотеатрах были мебельные салоны…
Ф. Б.: Да, стоит вспомнить, что новый период прокатного кино начался с «72 метров» — важной вехи для развития российского проката. Фильм тогда собрал 3 млн долларов, огромную сумму для российской картины. Но ведь этот переломный момент произошел совсем недавно — всего пять лет назад.
А. Г.: На самом деле мы все — и в артхаусе, и в массовом кино — ходим вокруг одних и тех же людей — актеров, операторов и так далее. Поэтому непонятно, кто же будет, скажем так, архитектором строительства всего нашего общего дела.
В. Т.: Я стараюсь сохранять свою команду из фильма в фильм. Художник Саша Осипов делал костюмы еще к моим фильмам «Подмосковные вечера» (1994) и «Страна глухих» (1998). Такие фильмы, как «Стиляги» и «Обитаемый остров», готовятся на протяжении долгого времени — года-двух. Все придумывается на основе мозговых штурмов, обсуждений эскизов и раскадровок, разговоров с компьютерщиками. Так делается кино во всем мире. Русская история «взять нахрапом» здесь не срабатывает. Качество — это время и профессионалы. Их мало, но они есть.
Режиссер Пупкин
Я не знаю, кризис это или не кризис, но меня как зрителя ситуация в нашем кино радует сейчас гораздо больше, чем в предыдущие годы.
Ф. Б.: Я же говорю — холодный душ. Останутся те продюсеры, которые производили хорошее кино. Толстунов, Эрнст, Сельянов, Мелькумов, Роднянский — те люди, которые имеют кредит доверия в кинематографе.
А. Г.: Если говорить о конкретных людях, делающих фильмы, мне печально наблюдать, как мои товарищи, с которыми я сотрудничал, сидят сейчас без работы. Поэтому я вздрагиваю, когда слышу про «холодный душ»: это означает, что в ближайшее время много достойных и профессиональных людей не будут знать, как сводить концы с концами. Мне никогда еще не звонило так много друзей просто занять денег. Раньше такого не было.
А может быть, новые стесненные экономические условия заставят многих авторов-кинематографистов браться за любую работу и перейти в жанровое коммерческое кино, которое будет больше востребовано? Может, у нас появятся более качественные триллеры, комедии и мелодрамы?
Ф. Б.: Здесь я согласен с Германом. Сначала для того, чтобы обратиться к этим жанрам, нужна возможность это сделать. Такой возможности у многих режиссеров может не быть.
А. Г.: То, к чему я в последнее время стремлюсь, — это мыслить не жанрами, а эмоциями и ощущениями. Мне кажется, что в кино не хватает какого-то вглядывания в нашего современника и разговора с ним на одном языке. Дальше жанр может быть любой. Главное — не жить в мире каких-то картонных персонажей, среди которых мы сейчас живем, что очень плохо, на мой взгляд. Кино может быть любым, и действительно успешное «авторское» кино часто бывает востребованным и приносит деньги. За счет продаж по миру, за счет более долгого жизненного цикла. Если, конечно, это хорошее кино, а не бессмысленные домашние арт-эксперименты, про которые никто нигде и не знает.
В. Т.: У журналистов вообще немного розовый взгляд на ситуацию. За последние три-четыре года все в России, кто мог хоть что-то предложить, сняли по фильму. У нас была уникальная ситуация, страшная по-своему, и я счастлив, что она закончилась, другой вопрос, какой ценой, но была ситуация, когда в стране не хватало всех. Когда ходили люди и говорили: «Есть сценарий, есть деньги. Нужен режиссер». И режиссер Пупкин, не снявший ничего, который хотя бы производил впечатление нормального человека, мог снять фильм. Поэтому идея о том, что из-за кризиса какие-то неизвестные новые люди освободятся и снимут хорошее кино, сомнительна, потому что все, кто хотел снять, уже это сделали.
Для меня драма современного русского кино состоит в том, что у нас крайности — так уж крайности. Есть так называемое авторское кино. И хорошее, и талантливое, и призы получаем, в этом смысле Леша Герман — молодец. Но все отдают себе отчет в том, что появление авторских лент в прокате символическое и носит характер некоего престижа. Есть фильмы, которые делаются для зрителей. Они разные, но их создатели считают: «Зрители — насекомые». Даже не насекомые — растения. Страшно говорить, но позиция такая. Поэтому: проще, еще проще, еще примитивнее . Зачем нам сюжет? Лучше покажем лишний ра з голую задницу.
И, к сожалению, мне страшно это произносить, но зритель это подтверждает раз за разом. Потому что если в фильм закрадется хоть одна малюсенькая мысль или одна сценка, на которой может стать грустно, зритель скажет, что он «не оттянулся», что его «грузят». А он хочет «прикалываться». Середины между этими двумя крайностями нет. В то время как в любой ра звитой киноин дустрии она есть. Я как зритель не обязан смотреть авторские эксперименты, но я и не могу смотреть фильмы для идиотов. А есть такое понятие, как настоящее хорошее кино, в котором есть сценарий, история, актерская игра, режиссура, операторская работа и… В России мы оказались сейчас без этой середины. И пока она не возникнет, ничего не будет.
Совсем никакой пользы не будет от кризиса?
В. Т.: Единственное, что дает кризис, это огромные экономические преимущества — мы сможем снова дешево снимать кино. Это приведет в порядок мозги артистов и других людей от кино. Некоторые просто потеряют работу, другие исчезнут вообще в пучине кризиса, куда им и дорога. Те, кто останется, перестанут сравнивать себя с Брэдом Питтом в плане гонораров и начнут наконец работать — у них появится интерес к конкретным проектам, а не к тем, где предложат больше денег. Это экономические рычаги, которые приведут русское кино к некой адекватности, к своему месту, и еще одно, что принесет кризис, — в жизнь воплотится русская пословица «голь на выдумки хитра». Люди будут говорить не «дайте мне 20 млн, и я буду работать», а «дайте 200 тысяч, и я придумаю оригинальную штуку». Вот на что надежда. Но надеяться на то, что произойдут открытия сплошные, — нет, не произойдут.
Русский киножанр
Валерий снял фильм с элементами мюзикла, вы, Федор, сделали сайенс-фикшн. Это все традиционно голливудские жанры. А есть ли вообще традиционно русские жанры?
А. Г.: Это вопрос, которому очень легко оппонировать. Если задаться вопросом, что такое «Броненосец “Потемкин”», то можно ответить, что это военная драма. Жанры кино универсальны.
В. Т.: Русского киножанра нет. Когда я снимал «Стиляг», меня вдохновляло некоторое количество фильмов, которые я люблю. «Кабаре», «Чикаго» и, скажем, «Иисус Христос — суперзвезда». Я не думаю, что есть понятие «русский мюзикл». В съемочной группе не было ни одного человека, который бы до этого работал на мюзикле. Это было освоение целины всеми.
Ф. Б.: В советском кино были и попытки снимать сайенс-фикшн. Это было смешно, наивно, но было. Сейчас, с новыми технологиями и новым отношением к кино, все это выглядит по-другому. Смотрите «Обитаемый остров».
Недавно туристическая индустрия Австралии вложилась в исторический эпос «Австралия», успех которого должен был простимулировать рост туризма. Он, правда, провалился в прокате, но идея, по-моему, любопытная. Вам было бы интересно снять фильм о России, целью которого было бы увеличение притока туристов?
Ф. Б.: Мне было бы неинтересно.
А. Г.: А мне непонятны критерии такого фильма. Снять хорошо можно и про кофеварку. Сложно, но можно. Главное — делать все честно.
В. Т.: Безусловно, мне было бы интересно. Как говорил один мой преподаватель во ВГИКе, кино — это принудительное фантазирование. Не вижу в этой задаче ничего страшного. Надо только взять и придумать. Как мы помним, лучшие свои балеты Чайковский писал на заказ. Вызывал его человек и говорил: «Мне нужно к такому-то числу…» И появлялся «Щелкунчик».
Ф. Б.: «Я шагаю по Москве» — идеальный пример фильма, снятого для того, чтобы привлечь людей в Москву. Но снимать канал Discovery не хочется совершенно.
Какой фильм о России или снятый русским режиссером был бы сейчас популярен на Западе?
В. Т.: Есть некое международное разделение труда. Лучше иметь машину японскую, а шоколад швейцарский. Я не думаю, что мир ждет от России русских блокбастеров. В мире звучали фильмы «Летят журавли» и «Баллада о солдате». Это и есть в их понимании «русское кино». Это как раз та самая середина, о которой я говорил. Это человечное, международное по сути кино, которое способно тронуть любого человека в любой точке мира. И это наша ниша. Но мы сейчас не делаем и новых «Баллад о солдате», потому что мы большая страна и ориентированы на свой рынок. Мы как Индия. Вот когда бельгийцы снимают кино, они вынуждены думать о том, чтобы его смотрели как минимум во Франции, в Швейцарии, где-то рядом, иначе оно не окупится никак. Большие страны могут позволить себе забить болт на соседей и снимать для себя. Но вообще весь мир смотрит два вида кино — свое и американское. Вот в Албании тоже — смотрят свое и американское.
Буги на костях
Скажите, есть такое, возможно, банальное и устаревшее деление: артхаусные режиссеры снимают что хотят, а коммерческие постоянно идут на компромиссы?
Ф. Б. и А. Г. (в один голос): Это миф.
Бывают разные компромиссы — циничные и искренние. Иногда приходится идти на компромисс, чтобы сделать сцену лучше, а иногда — ввести, например, чернокожего персонажа, чтобы увеличить аудиторию за счет пацанов, как в Голливуде.
Ф. Б.: Ну пока мы до такого не дошли. Текст Стругацких сам по себе уже настолько сложно снимать, что было точно не до размышлений вроде «а добавлю-ка я казаха или человека, похожего на гастарбайтера».
В. Т.: Есть более изощренный вид прессинга, чем открытое вмешательство. Я хотел сделать блокбастер, но заметьте, что этот блокбастер — мюзикл. Если вы посмотрите список самых нелюбимых в стране жанров, мюзикл там стоит на первом месте. Не было человека, который бы мне не сказал в разные моменты съемок: «Откажись, пока не поздно. Это будет страшная катастрофа». И страшная правда была в том, что действительно не было успешных мюзиклов в нашем прокате. Безусловно, в итоге я сделал то, что хотел. Но я не мог не помнить о том, что я трачу деньги. Я человек ответственный. К чему это привело? К страданиям, во-первых. Во-вторых, к тому, что у фильма две версии. Одна — короткая, «для людей». Вторая — длиннее почти на 15 минут, как бы «не для людей». (Смеется.) Несколько сцен, которые я считаю важными, выйдут в версии для телевидения и на DVD. Мы даже сменили название, фильм же изначально назывался «Буги на костях». Фокус-группы показали, что у людей это название ассоциировалось с кладбищем и хоррором. Вот что происходит, когда ступаешь на этот путь. В итоге я подписываюсь под «Стилягами», это мой фильм полностью. Мало того, обе версии мои. Но все равно это пресс, и я должен был каждый день для себя решать, на что я готов, а на что — нет.
В Голливуде тоже был негласный запрет на «фильмы с пением» с 70-х годов, со времен последнего успешного мюзикла «Кабаре». Но когда «Чикаго» собрал все «Оскары» и больше сотни миллионов u1074 в прокате, все тут же стали снимать мюзиклы… Кто-то должен сломать этот идиотизм…
В. Т.: Ну я и надеюсь, что мы сломали.
Если уж мы говорим о лучших российских фильмах прошедшего года, вам какие фильмы самим понравились как зрителям?
Ф. Б.: Мне понравился «Бумажный солдат». Я считаю, что это выдающийся фильм.
А. Г.: А я, поскольку не видел «Обитаемый остров», скажу, что мне понравился «После прочтения сжечь» братьев Коэнов.
Ф. Б.: А из русских?
А. Г.: А я ничего же не видел. Я работал. Хотя я видел один незаконченный фильм, который мне понравился, — «Кислород» Ивана Вырыпаева. Это очень достойная попытка новой системы рассказа в нашем кино.
В. Т.: Я лихорадочно заканчивал «Стиляг» и теперь тоже как раз собираю все, что не смотрел в течение года. Я вчера посмотрел «Бенджамина Баттона» Дэвида Финчера, и это потрясающе. Это как раз тот самый фильм, когда два с половиной часа, «грузит» страшно и совершенно нет «прикольных» моментов. (Смеется.)
Почему именно в русском кино так много режиссеров, у которых отцы тоже режиссеры?
Ф. Б.: Я приведу в пример Голливуд. Многие не афишируют родственных связей актеров, режиссеров, сценаристов и так далее. Единственные, кто это делает, это семья Коппола. У нас кинематографистов, которые выросли в кинематографических семьях, тоже очень много, и я не вижу в этом ничего плохого. Если сын сталевара может работать сталеваром, то почему сын режиссера не может работать режиссером?
В. Т.: Что касается меня, то у меня было так: да, я с детства в этом жил, в какой-то момент меня это заинтересовало, потом по-детски начал декларировать: «Я буду как папа!» Потом я столкнулся с некоторым сопротивлением — меня никуда не брали, и я пошел более сложным путем, сценарии писал. И в итоге таки добился своего. У нас, в отличие от Голливуда, почти нет больших киноактеров, родившихся в актерских семьях. А там кого ни возьми, все кинозвезды — джуниоры. В Америке в основном в артисты идут потому, что в этой профессии больше платят. И среди них много успешных. Я в 1991 году познакомился с режиссером Артуром Пенном. Он мне пожаловался, что два его сына, мол, дураки — пошли в актеры. Он имел в виду Шона и Криса Пеннов.
А. Г.: Я объясню, почему так много режиссеров — сыновей режиссеров. В 90-х годах был колоссальный провал образования. Не потому, что не было мастеров, а потому, что никто не понимал, чему учить. Даже моему замечательному мастеру Сергею Соловьеву потребовалось время, чтобы понять, в каком мире он живет и чему учить. А поскольку мы выросли на съемочных площадках, то таким образом получили образование.
Про нашу жизнь
Почему в российском кино так мало фильмов о современной жизни? Сложно описать прямо сейчас быстро происходящие изменения? Для этого нужно время?
В. Т.: Я не согласен с тем, что нынешняя жизнь так уж быстро меняется. У меня была такая же теория в 90-е. Тогда можно было запустить фильм про современность и через год очнуться, а она другая, причем она даже выглядела по-другому. Например, снимаешь на улице коммерческие ларьки, через год — раз! — их все снесли, и фильм вдруг смотрится как ретро. Сейчас ничего не меняется, поверьте мне. Это одна и та же жизнь. Вам кажется, что жизнь меняется, потому что вы слушаете радио, читаете газеты.
Я считаю, что режиссерам, обращающимся к современной жизни, мешают другие проблемы. Вроде бы сейчас такой беспредел, что можно снять все что угодно. Но кроме того, что есть давление со стороны продюсеров и прокатчиков, существуют и эстетско-фестивально-киноведческие рамки. Потому что есть очень много талантливых людей, которые находятся в рабстве того, что напишет Time Out, например. Я уже не говорю о том, что они зависят от того, что скажет отборщик Каннского кинофестиваля Жоэль Шапрон. Потом учтите, что есть еще и политическая корректность. Я не знаю, почему в России никто не снимает, например, про национальный вопрос. Немцы сняли уже сотни фильмов про турок, которые вывозят их мусор. Почему в России никто не снял реалистичный жесткий фильм про таджиков? Потому что просто боятся. Потому что есть система запретов: вот про это не надо. Причем самое забавное, что нет такой организации, которая бы сказала: нельзя. Но тот человек, который даст на это деньги, пусть даже маленькие, он подумает: «Я бизнесмен. Я тихо занимаюсь своим бизнесом. Мне оно надо — палкой лезть в этот улей?» Дальше ему позвонят из администрации президента, скажут: «Ты с ума сошел? На что ты деньги даешь?”» Вот как у нас все устроено. А на любом большом международном кинофестивале показываются большие социальные фильмы. Каждая страна про себя снимает, а в кризис особенно. У нас, по идее, сейчас люди должны выйти на улицу u1080 и про нее снимать кино. Не думая о фестивалях и зрителях. Но — не хватает смелости, таланта и отвязности.
Ф. Б.: У меня есть другое ощущение. На «Кинотавре», например, артхаусных картин, рассказывающих о современности, становится все больше. Потому что до недавнего времени экономические обстоятельства не позволяли снимать артхаусное кино. У нас ведь все еще кривая система проката. Фильм Вуди Аллена в Нью-Йорке будет идти пусть и в одном кинотеатре, зато целый месяц, и соберет миллионы долларов. А когда у нас «Бумажный солдат» идет в одном кинотеатре два уикенда, это чудовищная история. «Бумажный солдат» должен идти в одном кинотеатре полгода, и его должны посмотреть миллионы зрителей.
А. Г.: Для того чтобы снимать про современность, нужна высшая степень мастерства. Не стоит повторять эту дурацкую европейскую манеру снимать каждый второй фильм трясущейся камерой. Я, к сожалению, такое смотреть не могу, потому что у меня слабый вестибулярный аппарат. У нас сейчас происходит накопление опыта и знаний — мы взрослеем, умнеем, чтобы наконец высказаться по поводу современной жизни. Я только про себя говорю. Раньше мне не удавалось поймать современность за хвост. Сейчас я понимаю, что для меня важно и что я хочу в этот мир выплеснуть.
Ф. Б.: Мне кажется, что кризис даст нам возможность иметь хорошие сценарии. Тот цейтнот работы на телевидении, который забрал всех больших сценаристов, не давал им писать для кино.
А. Г. (смеется): Сейчас они останутся без работы и начнут писать для души.
Что будете делать дальше?
В. Т.: У меня сейчас одно желание — исчезнуть. Никаких мыслей конкретных нет. Хочется подальше от кассового, хочется свое личное «грузилово» выдать. И чтобы маленький бюджет и полная свобода. Даже если фильм и не выйдет нигде.
Ф. Б.: У меня задача — закончить вторую часть «Обитаемого острова» и выпустить в прокат через три месяца, а потом — работа над фильмом о Великой Отечественной войне.
А. Г.: А у меня есть абсолютное понимание того, что я буду делать дальше: мизантропический артхаусный блокбастер.
Это что такое будет?
А. Г.: Я уверен в том, что можно найти правильное коммуницирование со зрителем. Если это сделать, то на фильм придет очень много людей. А мизантропия всегда интересна и смешна.
Теперь о приятном. За последние годы русское современное кино стало смотреть гораздо больше людей. И говорить есть о чем, как показала только что наша беседа…
В. Т.: Я тоже считаю, что сейчас все хорошо. Единственное, если вы обратите внимание на фильмы, которые вам нравятся, то имейте в виду, что все они сняты при финансовой поддержке государства. Стоит этому кранику перекрыться, и все изменится. У кино очень большая зависимость: от государства — с одной стороны, от зрителя — с другой. Должно быть много корзин, и яйца должны лежать в разных корзинах. Сейчас получить деньги на фильм гораздо сложнее, чем пару лет назад, несмотря на все победы и успехи. Есть и другая проблема. Насколько я знаю, государство сейчас хочет увеличить финансирование кино, за что большое спасибо. Но государство хочет и контролировать. Это можно считать знаком уважения к нам со стороны государства, но есть и тревожный звонок.
А. Г.: Да, все неплохо, главное — не оказаться на дне и не услышать, как постучали снизу. (Все смеются.)