Хореограф Алла Сигалова: «Я — электрическая розетка. В меня все включены»
Сейчас на сцене Театра Наций ее новая работа — хореографический спектакль «Бедная Лиза» , где Чулпан Хаматова дебютирует как танцовщица, а солист Большого театра Андрей Меркурьев — как драматический актер.
Почему вы решили ставить именно «Бедную Лизу»?
Потому что это замечательное произведение. Мы с Леонидом Десятниковым знакомы уже давно — с начала 90-х годов, когда вместе
работали над бенефисом Олега Ивановича Борисова. Все, что он делает, мне близко, меня трогает, волнует и восхищает.
А почему из всех драматических актрис выбрали Чулпан Хаматову?
Потому что, на мой взгляд, она лучшая в своем поколении актриса. В ней есть загадка, которая меня манит. Я давно хотела встретиться с ней в работе.
А с кем вам работается интереснее — с Чулпан или с Андреем?
Так вообще нельзя ставить вопрос. Работа с актрисой и работа с танцовщиком — это разные задачи, я их по-разному решаю.
Трагическая история, как из-за травмы вам пришлось отказаться от карьеры танцовщицы, известна. Но расскажите, как вы решили стать балериной, поступили в Вагановское училище?
Мне кажется, это самое банальное. О чем думает каждая девочка? Надеть пачку и танцевать. При этом, поскольку я росла в театральной семье, я прекрасно понимала, что это не только праздник, но и ежедневный труд, но меня это привлекало. Мне вообще был интересен театр, интересна музыка, интересен танец, так что все это вылилось в желание танцевать.
Бывали моменты, когда хотелось все бросить?
Минимум каждую неделю случался такой психоз, в результате которого формулировалась мысль, что все бессмысленно, надо уходить. В училище так трудно было жить, что ощущение бессилия, собственной бездарности было 200 раз на дню, а «гиря до полу» доходила очень много раз.
Я понимаю, что отъезд из Петербурга был побегом. Но почему именно в Москву?
Потому что Москва и Питер — это два города в России, где лучшие в стране театры. Если в Москве только две качественные балетные труппы — в Большом театре и в Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко, то чего же ждать от других городов?
Вы говорите, что питерская публика для вас до сих пор самая важная. Почему?
Это все мои комплексы. Непосредственно к публике это не имеет никакого отношения. Это комплексы, которые связаны с детством, с отъездом из Ленинграда, с нереализованностью в Ленинграде как танцовщицы, с потерей мечты о танцевальной карьере. Все причинные моменты находятся внутри нас.
Но сегодня вы успешный хореограф, неужели для вас это до сих пор нерешенная проблема?
У меня внутри куча неотвеченных вопросов и неразрешенных проблем. Успешный хореограф, удачливая, успешная женщина Алла
Сигалова, она существует помимо меня, я ее не знаю, я с ней не знакома. Я счастливый человек, но когда я встаю утром и готовлюсь идти на репетицию, я не думаю об этом. Я думаю о том, что я должна опять себе доказать сегодня, так же как и вчера и так же как завтра, что я что-то умею. Поэтому каждый день я начинаю с того, что меня трясет, как кленовый лист на ветру, от того, что у меня может что-то не получиться.
Это можно показывать актерам?
Ни в коем случае. Они должны быть уверены во мне. Сейчас я уже имею право показать, что я в чем-то сомневаюсь, но в молодости этого делать нельзя. Это очень опасно — поселять в артисте зерно сомнения в постановщике. Моя интонация, мой нерв — это его подпитка. Он включен в меня, у него штепсель подведен ко мне, я — электрическая розетка. На этом строится профессия. В меня все включены. Поэтому я должна генерировать эмоции.
А что делать, если нет сил, усталость, нет настроения?
Нет никаких настроений. Я не имею на это право. Актер имеет право на настроение, на плохую погоду, которая его раздражает,
на боль в пятке, на несварение желудка. Актер имеет право на все что угодно. Я — нет.
Когда вы выбирали эту профессию, вы догадывались, что это так жестоко?
Я не выбирала профессию. Это профессия, которую не выбирают, ей нельзя прийти и научиться, ее нельзя выбрать. Она сама тебя выбирает, берет за шкирку и ставит в репетиционный зал. И уже нельзя сказать: ой, а я не хочу. Ты сидишь в зале, на тебя смотрят артисты и ждут, что ты скажешь.
А как вы отдыхаете от этого?
Два месяца летом в Америке. Роман Козак, мой муж, там работает — преподает, сын Миша — учится в летней школе, а я еду вместе с ними и отдыхаю. Гуляю, смотрю, читаю, думаю. Это очень важный момент. За счет этих двух месяцев я существую остальной год.
Ваша дочь занималась танцами?
Конечно. Она хотела танцевать, как мама, она училась в хореографической школе, но не закончила ее. Я достаточно быстро поняла, что ей не надо этим заниматься. Ее способности в другом. Если бы я не подтолкнула ее в художественную школу в свое время, неизвестно, как бы развивалась ее жизнь. Она поступила в Строгановку, ушла, поступила в Международный институт дизайна, закончила его и сейчас уже два года работает в одном из лучших дизайн-бюро. Ей очень нравится эта работа, а главное, у нее все получается.
А с сыном вы близки?
Конечно. Сейчас Мише уже 14 лет, и все равно у нас существует обязательный ритуал: когда у него уже погашен свет, он лежит в кровати, по завершении дня мы разговариваем. И с дочерью было так. У нас очень долго пуповина не разрывалась. К счастью, случилась для меня очень удачная ситуация: когда старший ребенок почти подрос и вроде ты ему уже не нужна, тут обычно для женщины наступает катастрофа, а у меня как раз родился второй — и опять все хорошо. Надеюсь, к Мишиному совершеннолетию я буду совсем взрослой мудрой женщиной, в голове уже все сложится правильно.
По материалам журнала «Собака.RU»