Время и деньги. Интервью с Андреем Кончаловским
Андрей Сергеевич, скажите, почему вы решили ставить пьесу «Фрекен Жюли»? Не потому ли, что главную роль будет играть тоже в некотором роде фрекен Жюли — Юлия Высоцкая?
Потому, что мне захотелось. И потому, что Высоцкая. Меня очень вдохновила «Фрекен Жюли» в постановке Бергмана. Сложная пьеса, трудная роль. Я очень люблю Стриндберга, Шекспира и Чехова. И хочу их ставить без остановки.
А почему вы решили работать с Юлией Высоцкой?
Потому что она большая актриса. Она показала это в «Чайке».
Андрей Сергеевич, вы и Юлия — люди разных поколений. Во время работы кто кого, так сказать, ломает, подстраивает под себя, под свое мировоззрение и представление о профессии?
Мы не подстраиваемся. Она актриса, а я режиссер — мы помогаем друг другу.
Как вам работается с собственной женой? Не осложняются ли творческие взаимоотношения семейными и наоборот?
Глупости! Семья семьей, а работа работой, это отдельные вещи. Мы, когда приходим домой, не говорим о работе. Нет, о творчестве мы говорим, но не о работе.
Можно ли сравнить ваш творческий тандем с классическими примерами из кинематографа, например с такими союзами режиссера и актрисы, как Федерико Феллини и Джульетта Мазина, Вуди Аллен и Мира Сорвино?
Пусть сравнивают другие. Мне это не приходило в голову.
Андрей Сергеевич, скажите, клановость или семейная корпоративность в творчестве не мешает, не сковывает вас? В одном из интервью Анна Михалкова сказала, что хочет оторваться в творческом плане от вашей династии, от папы, от брата…
Ну, если хочет, то пусть отгораживается… Дети всегда должны бежать от родителей — они хотят независимости, это нормальный процесс. У Ани одна проблема, у Егора — другая. Ведь он тоже независимость свою завоевывает: снимает кино, какое считает нужным. Со мной не советуется.
Вы долго жили в Америке и вернулись на родину. С чем это связано?
В Америке мне больше не интересно. Те картины, которые я мог бы там снимать, меня не привлекают. Я не модный режиссер. У меня всегда были картины, трудные для проката. Я не гожусь для Голливуда. Все мои фильмы, кроме «Танго и Кэш», — авторские. Так что мне в Америке делать нечего. В 80-е годы там еще были какие-то возможности. А после, в 1995-1997-м все это кончилось, народ изменился.
А не тесно ли вам в России?
Я очень много езжу, работаю. Ставлю оперы, очень нравятся мне и телевизионные проекты, здесь у меня много планов (тот же телепроект Юли, который я продюсирую).
Он вам нравится?
Конечно, я же его продюсирую! «Едим дома!» — это серьезный проект. Мы учим хорошо есть, правильно и со вкусом. Для этого не обязательно ехать во Францию.
А для Юли это что?
Работа. Серьезная работа.
Не хобби? Она не получает от этого удовольствие?
Нет-нет. Хобби — это готовить для любимых. А это — профессиональная деятельность.
Есть ли у вас какие-то новые идеи?
Я хочу поставить многосерийный фильм о Рахманинове. Вернее, минисериал, который мы написали вместе с Нагибиным 20 лет назад. Потом я рок-оперу хочу ставить — мы делаем ее с Яшенцевым, Марком Розовским и Артемьевым. Шекспира надо ставить… Сценарий пишу про «глянец»…
Андрей Сергеевич, хотелось бы знать, как вам живется в России, переживающей трудности, кризисы? Вы готовы разделять ее участь, терпеть финансовые проблемы?
Конечно готов разделять! Вы знаете, мне живется хорошо, я же счастливый человек. Делаю то, что мне хочется, и еще за это деньги получаю, у меня прекрасная жена, дети. Много детей. Я езжу в Италию, когда хочу. В России сейчас жить хорошо, потому, что из нее можно уехать. Вот когда нельзя было уехать, тогда из нее надо было бежать.
В одном из своих интервью вы сказали, что страх спасет мир. Вы боитесь? Вас спасает страх?
Да. Так ведь все боятся. Все живое спасает страх — это инстинкт. Что такое инстинкт самосохранения? Страх. А как же иначе?! Герои — это не те, кто не боятся, а те, кто могут побороть страх.
Не испытываете ли вы культурного шока от хамства и всяческого рода негативных проявлений сограждан? И вообще, сталкиваетесь ли вы с хамством?
Ну-у, хамство в России было всегда. Мы закалены: посмотрите на людей в метро, какие у них иногда агрессивные лица. Эта агрессивность связана с тем, что мы живем в XVI веке, там так и полагается. В Англии XVI века все приблизительно так и было. Только без «калашниковых». Были луки, яды и кинжалы.
Вам это резко бросается в глаза, прямо в Шереметьево?
Конечно сразу! Я, как только схожу с самолета, сразу конвертируюсь: «Все, дома, дома„. Но это неважно, это другой вопрос… Нам это нужно принять, и мы приняли и привыкли. Я, например, прекрасно себя чувствую на пятиметровой кухне, которая у меня была сорок лет назад. Нормально. 40 метров — лучше, но на 5 метрах тоже вполне нормально. Нас в этом смысле советская власть очень закалила.
Долгое время вас называли Андроном. А теперь чаще — Андреем Сергеевичем. Это с чем-то связано?
Андрон — это домашнее имя. Меня так дедушка называл. Я не люблю, когда этим именем пользуются все.
Если можно, расскажите о вашей встрече и знакомстве с Юлией.
(После небольшой паузы) . По поводу культурного шока и России… Знаете, лучше иногда искреннее хамство, чем фальшивая улыбка. Потому что к искреннему хамству ты готов, как и к искренней радости, — а когда улыбка фальшивая, то и радость фальшивая. Так что во всем есть и хорошее и плохое. С одной стороны, в России хамство, а с другой стороны — искренняя радость. И еще — там, на Западе, все чище, культурнее, лучше организовано, но многие вещи уже потеряны и потеряны навсегда! Вы верите, там театра вообще нет! Он умер. Есть Бродвей, производство денег. Во Франции ¾ театров зависят от государства… Зритель ушел навсегда! Театр умер потому, что у зрителя нет времени. Русский зритель, к счастью, еще не понял, что время — это деньги. Поэтому здесь ходят в театр. Театр в России существует потому, что жив еще замечательный отсталый русский зритель. К счастью, отсталый… Вот когда мы их догоним, театр кончится. У нас будут бесконечные рекламы, шоу, поп-культура, спектакли со звездами… Но это не театр! В театр идут на постановку режиссера или на какого-то актера, но не потому, что он телезвезда, а потому, что просто хороший артист. Телезвезды — они вообще играть не умеют, как правило. Вот здесь у нас есть шансы все сохранить, если мы не будем скачками, вприпрыжку бежать за Западом. (Пауза.) А по поводу Юли — читайте мою книжку, там все написано. И как мы познакомились в лифте. (Пауза.) Юля до знакомства со мной вообще не готовила. У нее и возможности такой не было. Она получала так мало денег, что в основном варила сгущенку и мазала ее на черный хлеб. Минская студентка. Я не думал, что она будет готовить. Питались по ресторанам в Лондоне. А когда она решила попробовать, вдруг открылся талант. Талант — это способность воспринять, переработать и отдать. Человек невосприимчивый не может быть талантливым. Мы сейчас повара берем. И учим его.
Юля учит?
Да-да. Юля учит. А вообще, знаете, я нигде не ем лучше, чем дома! Блюда и китайской, и итальянской, и японской, и русской кухни дома всегда лучше, чем в любом ресторане. И это убивает Юлю, потому что она хочет в ресторан, а я говорю: будем есть дома… Я с вами прощаюсь. Всего доброго!
ЛЕВ ЗИМОЙ
Творческий союз Андрея Кончаловского с красавицей Высоцкой начался с фильма „Дом дураков“ (2002). Затем последовали „Лев зимой“ (2004) и два спектакля: прошлогодняя „Чайка“ в Театре им. Моссовета и „Мисс Жюли“ по пьесе Стриндберга, написанной с вызывающей откровенностью.
Андрей Кончаловский всегда обладал исключительной интуицией. Если его первый, феноменально ранний успех — венецианский „Бронзовый лев“ за дипломного „Мальчика и голубя“ — еще можно было объяснить счастливой случайностью, то во всехпоследующих фильмах Андрея Сергеевича виден не только профессионализм, но и невероятное чутье на модные тренды. В бурные импрессионистские 60-е он снимал и яростные драмы („Первый учитель“), и приглушенные психологические зарисовки (“История Аси Клячиной»). В холодные 70-е — консервативные и строгие экранизации русских классиков («Дворянское гнездо», «Дядя Ваня») и «экспортное» кино («Сибириада»), призванное убедить Европу в том, что русские тоже не чужды модной, как тогда у нас думали, эротики.
Эмиграция в Америку, обычно действовавшая на отечественных художников как холодный душ, ничуть не повлияла на работы Кончаловского — он снимал так же качественно, продолжал экспериментировать с жанрами и по-прежнему работал со звездами — теперь уже голливудскими. Правда, в конце концов коммерческий талант сыграл с режиссером странную шутку — продолжая чувствовать зрительскую и фестивальную конъюнктуру, исправно собирая призы и награды, Кончаловский вылетел из мейнстрима на обочину. Российская критика перестала воспринимать его как «своего», и, вернувшийся на родину, режиссер превратился в иностранца, торгующего русской фактурой.
Впрочем, Андрей Сергеевич нашел выход и из этого тупика — и выход,как всегда, изящный. Он занялся большими, вполне имперскими проектами — классическими операми: поставил «Евгения Онегина» Чайковского в «Ла Скала», «Войну и мир» Прокофьева — в Мариинском театре и «Метрополитен Опера», «Бал-Маскарад» Верди — в Мариинском. А сейчас, тоже весьма своевременно, перешел к малым формам — театральным спектаклям, поставив «Чайку» и «Мисс Жюли». После Чехова и Стриндберга режиссер намерен наконец взяться за Шекспира.