Михаил Козаков:«Чувствую себя мальчишкой»
— Чем Вас привлекла пьеса к спектаклю, который Вы привезли новосибирским зрителям?
— Вообще в Москве я читаю, наверное, по две пьесы в день, каждый раз надеясь найти что-нибудь толковое. С драматургией дело плохо обстоит, и не только в России. Чем это объяснить, не знаю. В те годы, когда я был молод, и даже когда мне было за сорок, еще умели писать пьесы. Но много хороших пьес не было ни в России, ни на Западе, просто их было больше: Артур Миллер, Олдби, Солсбери — это если брать Запад. В России были: Ампилов, Володин, Зорин, Арбузов. Не все то, что писалось, а особенно ставилось, было хорошо. Тем не менее, гораздо больше было приличных писателей, они знали законы театров, появлялись пьесы, которые с трудом, но все-таки выходили на сцену. Но всегда очень редким жанром был жанр комедии. Если вспомнить историю советского театра, комедии своего рода писал Евгений Шварц, но у него были притчи, философские сказки. Комедии в чистом виде даже у Зощенко не получались, хотя это гениальный комедийный писатель. Надо сказать, что публика всегда любила комедии, а сейчас особенно.
— Как Вы думаете, почему?
— Я старался найти ответ на этот вопрос. Жизнь настолько трудна сейчас, люди в последние годы все в заботах и непонимании, куда идет жизнь и как ее строить. А пьесы, как правило, даже серьезные, на эти вопросы не отвечают. Так, иногда, поэтому не хочется отвлекаться. Обратите внимание, почему такие высокие рейтинги у этого окаянного телевидения: сплошной Петросян, а сейчас еще этот Comedy Club, и всякое прочее. Почему смотрят эту пошлятину? Потому что это отвлекает, развлекает, уводит. Пришел человек домой, усталый, да к тому же не знает, будет завтра работа или нет. А ему начинают, предположим, говорить о чем-то серьезном, причем, не всегда качественно. Зритель выбирает что-то полегче: кривляются артисты, и пускай, — вот чем это все объясняется. И руководители телевидения это знают, поэтому и делают всякие стрелялки-пугалки, ледниковые периоды и прочее, понимаете? И вот театр. Вдруг находится комедия «Любовь по системе Станиславского», которую написала Инна Милорадова. Я был удивлен, когда прочитал эту пьесу: русская комедия с оригинальным сюжетом без пошлости, хорошо написаны образы, хорошие диалоги, она написана со знанием дела. Плюс она легкая, очень интересная по сюжету, в ней есть проблема, и есть любовь. Обратите внимание, сколько в России замечательной прозы, а драматургии — мало. А сейчас вообще ситуация другая, сейчас и прозы-то нет хорошей, какой великий роман вы мне можете сегодня назвать? Умер Солженицын, особый писатель, великая личность, а теперь — где великие романы? Есть только дамские, детективы, и всякое прочее. А вот чего-то стоящего нет. Была замечательная проза Георгия Владимирова, Василия Гроссмана, Аксенова в ранних вещах, Абрамова, Шукшина, а сейчас? Я книгочей, но мучительно выискиваю, что мне почитать? Я нахожу и читаю литературу о литературе, есть такая, допустим, книга Дмитрия Быкова о Пастернаке, или какие-нибудь мемуары, что-то переиздается, что-то приходит с Запада, а с драматургией, ну просто ноль.
— Но появляются же новые спектакли…
— Начинаются переделки, начинают буквально переписывать классику, я увидел спектакль «Фигаро» в Москве с прекрасными актерами: все своими словами, далеко не лучшими, и с матами, с современными вульгаризмами и так далее. Это просто ужасно. У нас есть хорошие спектакли, например, у Фоменко. Во МХТ хорошие спектакли, например «Человек-подушка» режиссера Серебренникова. Исключение представляет спектакль Сергея Юрьевича Юрского «Предбанник», который он сам написал и поставил, это лучшее, что я видел в последнее время. Я был поражен, что в наше время кто-то способен написать современную, актуальную, смешную и в хорошем смысле злую пьесу. Вообще, все можно пересчитать по пальцам и проблема не в актерах, актеры хорошие есть всюду, главная проблема в драматургии. Поэтому я за последнее время поставил только две вещи в театре, одна по пьесе Инны Милорадовой, а вторая, тоже комедия, только старых 50-х годов по пьесе Ноэла Кауарда «Цветок смеющийся».
— Собираетесь его привезти в Новосибирск?
— Его привезти сложнее, так как там играет 12 актеров и больше декораций. Вообще мы живем в другое время, где многое измеряется этими проклятыми деньгами. И психология зрителя изменилась. Я еще занимаюсь тем, что читаю поэтические программы, в прошлом году я был в Новосибирске с программой «От Пушкина до Бродского». До кризиса я много ездил и поражался, что залы наполняются, но я один и недорого стою, одного человека привезти дешевле. Это в советские времена мы, например, ехали в Барнаул и месяц там играли. И было полно зрителей, сидели бабушки с платочками и очень хорошо воспринимали, что меня всегда удивляло. Сегодня бабушек с платочками в залах нет, не ходят в театр. Бабушек не осталось, платочков тоже. Я рисую вам, поверьте, не мрачную, а реальную картину того, что происходит. Меня спасает сознание того, что мне уже будет 75 лет, что я уже большую часть своей жизни отгрохал худо-бедно. Я не хочу сказать, конечно, что мне прям охота завтра помереть, это вранье. Моей младшей дочке еще 13 лет, поэтому мне еще четыре года, если Бог позволит, надо дотянуть, чтобы она хоть школу закончила, сын уже в армии, но тоже надо потом куда-то поступать. Но я всегда думаю, как хорошо, что я не молодой. Жизнь была непростой при советской власти, мы это знаем, много было тяжелого, и сидела матушка у меня два раза в тюрьме, и брата убили во время войны, и так далее. Но это были общие судьбы советских людей, в каждой семье почти такое было. Но все-таки нашему поколению повезло, после смерти Сталина появилась относительная оттепель, что-то можно было делать. А еще было кино, где были мастера, на телевидении еще ставились телеспектакли и в театре было поинтереснее. Хотя запретов было много, мои «Покровские ворота» лежали почти год на полке. А сейчас — тоже самое! Мой фильм «Очарование зла» лежит уже три года, его не выпускают, он есть в Интернете, можно скачать, но Второй канал, который его приобрел, не выпускает. Поэтому я, так сказать, махнул рукой на телевидение в большом смысле слова и решил, что я буду делать концертные программы, ставить пьесы, если они будут приемлемы для постановки. Бывает, что пьеса интересная, но ты понимаешь, что ни один продюсер на нее денег не даст, а зритель не пойдет.
— Кто Ваш автор, благодаря которому Вы вышли на сцену в качестве чтеца?
— Пушкин, конечно. Хотя, я в детстве — это особая история. Читать стихи начал в третьем классе. Роберт Бернс в переводе Маршака мне очень нравились, сюжетные стихи Лермонтова. Вообще я был романтическим мальчиком. Потом пришел Пушкин, не только сказки, хотя «Руслана и Людмилу» я читаю до сих пор. Я приехал в Питер после эвакуации в 44-м году, поступил во Дворец пионеров в студию художественного слова. И чем дальше, тем больше. Поэзия — вообще мой спасательный круг, не случайно у меня восемь поэтических программ. Я не только их делал для сцены, сначала я должен полюбить стихотворение, влюбиться в автора, прочитать его за столом, друзьям, а потом приходит результат.
— А в кино предлагают сниматься?
— Ерунду какую-то. Ну, я сыграл вот три эпизодика… Год назад в одной сказке, она называется «Сказка 21». Сыграл там директора школы в гриме Сальвадора Дали. Год назад это было, но до сих пор ее не могут даже озвучить, не говоря о том, чтобы сделать спецэффекты — денег нет. Год! Второй фильм — «Хранители сети». Меня там заинтересовала роль генерала КГБ в отставке, который в свое время выступал против министра МВД Щелокова, жуткого типа. Мой герой за это отсидел пять лет, вышел, занимается другой профессией, там главное — его отношения с дочерью, потому что она стала хакером, а он безупречно чистый, светлый человек… И третья работа — маленький эпизод участкового в шестисерийном фильме. Хотя это сериал, я взялся играть, потому что ставил мой товарищ, мы договорились с ним, что я буду работать в моем стиле. То есть, сколько надо, столько и буду работать. Я играю очень старого человека, прошедшего войну, он седой, небритый, но у него орденов от шеи до пояса, и ордена у него крадут, вот такой сюжет. А он воевал якобы, это я уже придумал, с Юрой Левитанским, был такой замечательный поэт, фронтовик, я дружил с ним. В фильме я даже напеваю песенку, по делу: «Ну, кто сказал, что я там был, я был давно, я все забыл, не помню дат, не помню вех…» и так далее. Грустная такая штука, мне понравился такой характер, и вот я там сыграл. Все!
— Что для Вас значат «Покровские ворота», и вообще есть ли у вас в Москве свои, особые места, куда хочется возвращаться?
— «Покровские ворота» — это одно дело. Снимал в 81-м году, когда была наивная ностальгия по хрущевским временам, по юности. Москва была тогда совсем другая, это не был мегаполис, она была всегда безалаберная, но такая теплая, уютная, домашняя, по ней можно было гулять пешком, вот тогда были какие-то любимые места. По современной Москве гулять пешком желания не возникает. Надо сказать — по Новосибирску тоже, а я бывал в Новосибирске и раньше. И сегодня у меня в Москве ни одного любимого места нет, кроме Екатерининского парка, который недалеко от моего дома. Там я заставляю себя гулять полтора-два часа каждый день в любую погоду. Я бросил курить, слава Богу, наконец-то. И я благодарен этому парку, что он есть вообще. А так, чтобы я захотел пройтись по улице Горького или Тверской, нет, это не та Москва, это чужой город.
— А кто Вы больше оптимист или пессимист?
— Жили два брата, один был такой жуткий пессимист, другой оптимист, день рождения у них был в один день. Пессимисту купили лошадку, серую в яблоко, а оптимисту положили кусок конского навоза. Вот просыпаются оба, пессимист говорит: «У-у, лошадка, деревянная, серая, я и цвет-то такой не люблю, да еще в яблоко»… А оптимист говорит: «А у меня была живая, только она убежала». Так вот я ни то, ни другое, хотя в юности я был веселым человеком, может, даже, чересчур веселым, обо мне говорили: «Мишка, он легкомысленный, легкий». Хотя я не был легкомысленным, о работе думал всерьез, но легкий был человек. Постепенно эта легкость стала проходить, но вообще это очень серьезная проблема. Человек в принципе остается одним и тем же, он не меняется. Если он был добрым, родился таким, он и будет добрым, родился злым, никуда злость его не пройдет, хоть ты там сделай его премьер-министром и дай ему немыслимые богатства. Человек смелый остается смелым до конца жизни, и так далее. Это с одной стороны. С другой стороны, с человеком происходят изменения в его психологии, его метафизике, если она вообще ему свойственна. И вот об этом, как правило, пишут хорошие писатели, о том, какие изменения со временем с человеком происходят вообще, не только внешние, но и внутренние. Так вот я, как и все люди, испытываю всякие воплощения при жизни и меняюсь, хотя, по сути, я все тот же. Иногда чувствую себя мальчишкой. Но я одно вам могу сказать, что я человек долга, это факт. Если я сказал, что буду этим заниматься, значит, при любых условиях я постараюсь довести дело до конца, я человек ответственный перед людьми, перед собой. А в остальном, имеется масса слабостей, сомнений, депрессий, и так далее.
— Как сыгранные роли повлияли на Вас?
— Это серьезный вопрос, как это ни странно. Я об этом много думал. Плохие роли тоже влияют, попадаешь в халтуру — осадок остается, надо его преодолевать, но это другой вопрос. А бывают такие легкие, проходные роли. Например, в спектакле, с которым мы приехали в Новосибирск, с удовольствием играю роль. А бывают роли, которые иногда даются мучительно, например тот же Гамлет. Мне было 22 года, я помню как сейчас, как репетировали, как я играл три года эту роль, меня она ударила. Почему? Актер выучивает некие слова, мысли, пытается проникнуть в психологию своего героя, эти слова западают в него. Вот я иду по улице, по парку, и мне вдруг приходит в голову: «…и с отвращением, читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь, и горько слезы лью, но строк печальных не смываю»… Я начинаю думать, почему не смывал печальных строк он, Александр Сергеевич, а я смываю? Да и рад бы, да что-то не получается. Но он, может, по своим причинам не смывал, это у него надо будет спросить потом, на том свете. Толстой говорил: «А я бы написал «постыдных» строк не смываю». Однако, Пушкин написал «печальных». Толстой так ощущал грехи в силу своего темперамента или характера. Ты идешь, и вдруг тебе в голову приходит: «Ах, и в гибели воробья есть особый промысел. Если теперь, так значит не потом; если не потом, так значит теперь. Если не теперь, то все равно когда-нибудь. Готовность — это все». И вот влетает это в голову, готовность, готовность, а как подготовиться? Ну, вот так роли начинают влиять на тебя как на человека, если серьезно к этому подходить. А когда репетируешь комедию, у тебя настроение лучше делается, ты делаешься веселый. Я замечал, что когда делал «Покровские ворота» — много работал, но был веселый, шутил на съемках, даже в жизни повеселел. Вот так я могу ответить на этот вопрос.