Мэтью Барни
Те, кто следит за светской жизнью, знают Мэтью Барни как мужа певицы Бьорк. Однако куда важнее, что он — самый интересный и модный художник настоящего времени. Писатель Дмитрий Бавильский считает Мэтью Барни, приезжающего в Москву на Биеннале, еще и самым непонятным художником современности.
Произведения Барни — это масштабные акции, запечатленные на кинопленку. Одними фильмами дело не исчерпывается — на выставках он соединяет кадры из своих картин с артефактами, использованными во время съемок. Его самая представительная ретроспектива, прошедшая пару лет назад в Кельнском музее Людвига, переехавшая в парижский Пале де Токио и потом в нью-йоркский Гуггенхайм, ввела Барни в пантеон живых богов от мира искусства, забросила на небосвод — к Микеланджело и Марселю Дюшану.
Пятичастный цикл избыточно красивых, барочных фильмов «Кремастер» (так называется мышца в мужском организме, ответственная за подъем яичек) — его наиболее известный опус. В отличие от общепринятого канона видеоарта, «Кремастеры» — не набор статичных картинок или занудное повторение одного мотива. Снятые с голливудским размахом, они вполне могли бы стать блокбас-терами, если бы не одно «но». В них происходит масса событий, движется подспудный сюжет, однако рассказать, что, собственно, происходит, невозможно.
Например, третий «Кремастер» начинается с поединка карлика с каким-то нелепым великаном на живописном острове. Далее действие перетекает в небоскреб Крайслер-Билдинг. Посреди зала стоит лимузин, который сминают другие машины до тех пор, пока от груды металла не остается жестяной брикет. В это время персонаж, которого играет Барни, проходит обряд масонской инициации. А в одной из комнат здания безногая модель вырезает с помощью своего протеза клинья из клубней крупной картошки…
Тут никто не объясняет правил игры, и каждый зритель волен трактовать действие в собственном ключе. В каждой из частей сериала фигурирует несколько пространств, никак между собой не связанных. Все они чередуются, дополняют друг друга, точнее, мешают, перебивают, путают. Что к чему — нельзя понять, да и не нужно. Ведь можно просто смотреть на чередование ярких сцен и слушать минималистскую музыку. Но сюжетный абстракционизм Барни затягивает поневоле, вынуждая зрителя интерпретировать эти образы…
Когда Барни спросили, является ли название цикла ключом к разгадке, он ответил: «Конечно нет. Термин пришел от модели, которую я использовал для структуры повествования. По мере разработки проекта одну модель сменили другие, но название осталось. Теперь я склонен думать о нем в достаточно простых категориях. „Кремастер“ — это что-то вроде жизненного цикла идеи. Начинающегося с искры, проходящего через несколько стадий конфликта этой идеи с самой собой, вплоть до ее кульминации, затухания и смерти„. И все комментарии Барни так же туманны!
Допустим, мы знаем, что география „Кремастеров“ простирается от города Бойз в штате Айдахо, где родился их автор, до Будапешта и затрагивает все: здесь есть и эпизод из жизни фокусника Гарри Гудини, и сцена смерти Гэри Гилмора, первого американца, казненного после отмены моратория на высшую меру наказания в США. Но почему выбираются именно эти места и события? Барни не дает ответа. Точнее, дает, но что толку: “В цикле представлены такие места, чтобы можно было провести линию с Запада на Восток. Они носят автобиографический характер и указывают на пять состояний развивающейся формы„.
Все пять „Кремастеров“ я посмотрел в один присест — зашел в Музей Людвига около 10 утра, а вышел к 5 вечера. Зрительный зал примыкал к основной экспозиции. Между сериями были перерывы, и публика расползалась по залам, сравнивая предметы, увиденные в фильмах, с тем, что выставлено. Стены, дверные косяки и оконные рамы были залиты вазелином, повсюду висели цифровые экраны с закольцованными видеофрагментами и большие фотографии, сделанные из отдельных кадров. Получился самодостаточный шедевр дизайна, лишенный скуки и назидательности, — Барни превратил искусство в аттракцион. Российская премьера „Кремастеров“ состоялась на предпоследнем Московском кинофестивале в обшарпанном зале „Музея кино“. Однако впечатление оказалось смазанным, несмотря на большой экран и хороший звук. Все-таки Барни — не кинорежиссер, а музейный художник, привязанный к предметному миру и экспозиционной площадке.
Его визионерские экзерсисы разворачиваются по логике сна: единственное, с чем их можно сравнить, так это с широкоформатными сновидениями. Точно так же отстроен и недавний “Drawing Restraint 9„. Именно этот фильм (с факультативной ретроспективой „Кремастеров“) 40-летний художник едет показывать в Москву. Действие картины, в которой Бьорк сыграла главную роль, происходит на китобойном судне, куда попадают сначала Она, а затем и Он для исполнения некоего обряда. Обычное у Барни квазибарокко тут сменяет псевдореализм, и “Drawing Restraint 9» в чем-то даже напоминает фильмы Антониони.
Барни похож и на писателя Владимира Сорокина — сокрытием правил игры, и на английского режиссера Гринуэя — феерической изобразительностью, и на Дэвида Линча — непоследовательной логикой сна. А главное — он похож на своего прямого предшественника, американского художника Джеффа Кунса. Подобно ему, Барни — постоянный герой светской хроники, поп-звезда и муж известной женщины. Да только Кунс выбрал в спутницы бывшую порнозвезду Чиччолину, а Мэтью Барни — успешную и активную Бьорк. И звездная жена — это единственное, что не требует объяснений и дает реальную точку отсчета для сопоставлений Барни с другими художниками. Ведь Бьорк круче Чиччолины, согласитесь…