Ольга Маркес (Alai Oli): «Мой непрофессионализм мне помогает»
Парадокс Ольги Маркес в том, что она берется за дела, которые абсолютно не обещают успеха. Собирает у себя в Екатеринбурге группу Alai Oli, играющую регги, над которым мэтры жанра посмеиваются — и на нее собираются тысячные залы по всей стране. Придумывает комплекс тренировок и питания «Секта» — и превращает его в успешный бизнес.
11 апреля вы выступаете с симфоническим оркестром. Зачем вам это понадобилось?
Для человека, который не слушал нашу музыку, это может показаться достаточно банальным ходом. Но для поклонников это вполне логичное решение. Потому что каждая песня для них что-то значит, связана с каким-то периодом в их жизни. А оркестр — это совершенно новое дыхание для каждой песни, новая глубина. Когда в дело вступают струнные, когда ты слышишь виолончели, скрипки — ты не слышишь их по отдельности, слышишь вместе дыхание музыки. Мы выбрали именно те песни, которые нуждаются в этом дыхании.
Как вы готовились к концерту?
Сначала мы написали аранжировки. Потом пробовали их на репетициях с оркестром. Потом переделывали. Работа с оркестром — это в принципе удовольствие. Чувствуешь большой потенциал в том, что можно сказать: «Сыграйте так, давайте еще это добавим», — и они очень легко на эти просьбы отзываются.
На вашей странице ВКонтакте есть фото девушки, которая слушает ваш новый, еще неизданный альбом и плачет. Почему она это делает?
Это моя лучшая подруга послушала демки нового альбома. Она сидела и плакала, и я решила выложить эту фотографию. Наш новый альбом — он такой, он не о личном одного конкретного человека, а о чем-то личном нас всех. В нем, как мне кажется, и равновесие, и глубина. Это когда ты плачешь не потому, что это грустно, и не потому, что тебе весело. А потому, что понимаешь: все так, как оно есть. И так будет всегда. Это принятие очень трогает. Альбом выпустим к осени, но если будет что-то затягиваться, мы не станем торопиться.
Когда было интереснее заниматься музыкой, сейчас или 5–10 лет назад? Когда она приносила больше эмоций?
Хороший вопрос. Я сейчас ехала в машине с одним начинающим музыкантом, которому мы помогали записывать альбом, сняли ему квартиру в Питере, и тоже разговаривали об этом. Я рассказывала, сколько страданий и мук невежества стоил нам путь туда, где мы находимся. Я же не музыкант, не знаю никаких нот. У меня не очень хороший голос. Мой лучший друг, басист, с которым мы сделали группу, не очень хорошо играет на басу и тоже не знает нот. Мы продолжаем уже десять лет. И мы все еще их не знаем. Но я стою перед симфоническим оркестром — 14 человек слушают меня и мои пузырьки, которыми я объясняю, что хочу от них услышать. И они это играют! Мы не музыканты, мы обычные люди, которые почему-то занимаются музыкой. Но так как мы вышли на большую сцену и начали собирать по тысяче человек, нам пришлось научиться.
Сначала некоторые из слушателей регги вас не воспринимали, потому что ваше регги было какое-то неправильное — было же такое?
Неправильное — это мягко сказано. Херовое регги (смеется). Мы бы, может, и играли иначе, если бы могли. Но так как мы не могли, то мы просто сыграли что-то свое. Когда мы в 11 классе начали слушать регги, а потом и играть, у нас никак не могло получиться то, что получалось у Dub TV, «Карибасов», тех, кто жил в Питере в этой среде. У нас не было окружения, людей, которые могли бы нам что-то объяснить. Мы жили очень далеко, в Екатеринбурге, где кроме рок-музыки в то время ничего не существовало. Поэтому, когда мы начали много выступать, мы подумали, что, может быть, и к лучшему, что не стали ничего усложнять. Людям гораздо понятнее простая музыка. И мне тоже было обидно за тех музыкантов, которых я любила, но их музыка была слишком сложной для понимания массами. Они были верны себе. Но и мы были верны себе. Разница только в том, что мы их всегда принимали такими, какие они есть, а нас не все уважали.
У вас получается находить время и на «Секту», и на музыку?
Конечно, «Секта» занимает больше места в моей голове, потому что требует больше труда. Но я поэт такого рода, что не приходится сидеть за столом с исписанными черновиками. Мне просто песни приходят — не когда я сажусь за письменный стол, а когда у меня свободна голова и заняты руки. Например, когда я еду на самокате или на своей «веспе», когда нет в руках айфона или ноутбука. Музыка совсем не требует времени — она требует некой тишины, которую нужно создавать вокруг себя. Потому что если не развести руками эту суету, то, возможно, музыка никогда и не появится.
Вы начали заниматься музыкой, хотя не были профессиональным музыкантом, и у вас получилось лучше, чем у многих профессионалов. Вы не были профессиональным диетологом или тренером, когда придумывали «Секту», но у вас это снова получилось хорошо. Вы сами искали этому какое-то объяснение?
Я часто говорю, что мой непрофессионализм мне помогает. Я вижу и чувствую, как большинство людей, я знаю, что им надо. Я из тех людей, которые в школе не были хороши ни по одному предмету. Многих трясет от такой посредственности. А я как раз принимаю все разнообразие мира, все таланты, всех людей, все их особенности. В «Секте» мы стараемся помочь среднему человеку. Не тому, который хочет заниматься спортом круглые сутки и есть только здоровую еду. Мы пытаемся помочь обычному человеку, у которого есть другие дела. Так и в музыке — мы не стараемся понравиться другим музыкантам. Да мы вообще не стараемся понравиться.
Кто ваши единомышленники в творчестве?
Мне очень нравится Noize MC как человек, музыкант и поэт. Нравится то, что он не боится быть собой в каждый момент времени. Он меняется и может рассказывать об этом. Он говорит о том, что ему действительно важно. Нравится Юра Каплан, который «Валентин Стрыкало». Сейчас он находится в поиске, потому что шутка, которую тебе приходится шутить постоянно, если твои песни шуточные, — это мучительно. И каждый музыкант все равно по-другому осознает себя спустя годы, чем когда 5–6 лет назад он решил пошутить. В его последнем альбоме есть глубокие песни, где я слышу, о чем он хотел сказать. Нравится Вера Полозкова, потому что она тоже меняется, не стремится угождать и повторять свои стихи. Она живет своей жизнью, по пути рождая стихи. Вообще мне нравятся музыканты, не живущие музыкой, своими фанатами и сценой, а те, которые просто живут. Их творчество мне кажется самым близким, потому что я знаю, что у меня так же.
Вы же знакомы с Евгением Ройзманом. Что вы думаете о его методах работы с наркозависимыми? Они же вызывают шквал критики.
Во-первых, я хочу отметить, что я с Женей познакомилась не по этому вопросу (смеется). Женя очень много для меня сделал. Это действительно тот человек, который помогает в беде. Один мой друг сломал позвоночник. Надо было делать очень дорогую операцию, никто не брался, я попросила Женю, хотя редко кого-то о чем-то прошу. И он устроил моего друга в клинику. У него таких просьб по несколько десятков в день. И он старается каждому помочь. Он звонит и без всяких денег договаривается, чтобы одни люди для других просто так сделали, как для своих. Это реальная магия, которая рождается на твоих глазах просто из доброты.
По поводу наркоманов. Я знаю разных наркоманов. Тех, кто завязал, не так много. Большинство из тех, кто торчит на тяжелом, просто умирают. Или оказываются в тюрьме. Или инвалидами. Так вот, есть люди, которые находят какой-то духовный путь, силы, принципы или мотивацию остановиться. А есть люди, у которых настолько нет никаких принципов, что они избивают своих родителей и отбирают у них последнее. Те люди, которые о себе думают, что они уже конченные. К Жене в закрытую реабилитацию попадали только такие люди — которым ничего уже не могло помочь. Их родители выли, оттого что дети превратили их жизнь в ад. Возможность жить, не употребляя наркотики, они получат только в закрытом учреждении — это тюрьма или закрытый реабцентр.
Alai Oli: весенний концерт с симфоническим оркестром
11 апреля, «Известия Hall», 20.00