Илья Федотов-Федоров: «Я себя никогда не ассоциировал с людьми»

Илья работает на грани с био-артом и включает в свои произведения природные элементы — ветки, камни и коконы шелкопрядов. А его главная страсть, похоже, муравьи: художник делает их героями работ, строит для них жилища-формикарии и даже использует в своих произведениях живых насекомых. Еще под раздачу иногда попадают рыбы и другая мелкая живность. Все это — во имя искусства.

Я слышала, что в музее «АРТ4» ты построишь лабораторию ученого-исследователя. Правда?

Да, я делаю инсталляцию из двух комнат. Первая — это кабинет биолога: в нем герой как будто работает над схемами, чертежами и формулами — так что там будут графические работы. Второе помещение — это лаборатория, где собрана коллекция идеальных биологических экземпляров. Там будут аквариумы с подвешенными в них органическими объектами: коконами бабочек, кусочками осиных гнезд, ветками и камнями.

Эта выставка — история про коммуникацию с далеким будущим: когда я делал работы, то думал не о том, как на это сейчас посмотрят зрители, а о том, что если случится апокалипсис и через 200 или 500 лет мои произведения найдут, то их будут воспринимать не как искусство, а как биологическое свидетельство. Чтобы узнать, каким был наш мир, ученые даже смогут извлечь из них генетический код.

Еще выставка продолжает мою давнюю тему про одиночество и невозможность быть понятыми друг другом. Представь, что мы с тобой идем по одному и тому же лесу, но ты обращаешь внимание, например, на грибы, а я на мох. Этот лес мы запомним абсолютно разным. Свои воспоминания я как раз и воплощаю в объектах: эти гербарии, аквариумы и формалиновые колбы — ячейки моей памяти.

Как ты заинтересовался темой коммуникации?

Это моя давняя тема, она из детства. Мне было сложно находить общий язык с детьми. Родители выводили меня на площадку, там играли мои ровесники, а я садился в какую-нибудь нору и копал коренья или находил муравьев, клал им семена, строил мосты и смотрел, как они с этим взаимодействуют. Меня дети как-то не интересовали в тот момент. Зато через полчаса-час они сами заинтересовывались и приходили ко мне посмотреть, что же я делаю, просили рассказать, что это такое. А я даже ничего объяснить не мог — мне просто было интересно. Они начинали вмешиваться, тоже пытаться что-то копать, а я их прогонял, потому что они все делали не так, и муравьи разбегались.

Эта история похожа на метафору работы художника.

Ну да. Потом уже все привыкли и ко мне не подходили. У меня был свой мир, а взаимодействие с другими людьми ушло. Но это было прекрасное детство.

Сейчас ты суперкоммуникабельный — всех в московской арт-тусовке знаешь. Как так вышло?

Это произошло не сразу. Началось все в университете. Я поступил на зооинженерию, на подразделение генетики, и представлял себе свою будущую жизнь без людей, зато с микроскопом и в архивах, и все было прекрасно. Но на втором курсе к нам на занятие пришел ректор и сказал, что факультет закрывают, потому что «генетики нашей стране не нужны». Я тогда подумал, что он сошел с ума. Сказать, что генетики стране не нужны, — это как сказать, что наша страна — научный импотент.

Нам дали возможность перевестись на любой другой факультет, но чтобы это сделать, надо было как-то коммуницировать с деканами. Это стало для меня большой проблемой, потому что я панически боялся телефонных звонков. У меня был альбом, в котором я писал варианты развития диалога перед тем, например, как позвонить на медицинский факультет. Писал все дословно: «Здравствуйте, здравствуйте, меня зовут Илья и я хочу к вам на факультет…» — обычно после этой фразы у меня начиналась паника, так как предугадать ответ было невозможно.

Воображаемыми диалогами у меня были исписаны листов двадцать с обеих сторон… В общем декану медицинского факультета я пробовал позвонить раз сорок или пятьдесят, но, как только слышал гудки, бросал трубку. Это продолжалось десять дней, и я так и не смог с ним поговорить. Тогда я понял, что что-то не так, и решил пойти учиться на журналиста: думал, что мне это поможет в общении с людьми, и, может быть, паника уйдет. Это и правда немного помогло. После я еще пошел на актерские курсы, которые тоже внесли свой вклад. Но и сейчас каждый раз, когда я встречаюсь с людьми, даже знакомыми, я чаще всего испытываю стресс.

И ты до сих пор не веришь в возможность близости между людьми.

Да, это невозможно.

Как думаешь, причиной этому было какое-то событие из детства?

Не знаю. Мое первое воспоминание — это как меня, когда мне был год или полтора, укусила оса. Я помню, как долго ползу за ней, заползаю под стул, беру ее рукой, она меня жалит, и вот после этого… Может быть, я настолько удивился в детстве, что такая маленькая штучка может доставить боль. Следующее воспоминание — это уже детский сад, когда все дети носятся и играют в салки, а я сижу в шине от грузовика: в ней накапливалась вода, и туда приходили на водопой насекомые, часто падали и тонули. И я рассматриваю это и иногда вытаскиваю кого-то.

Ты был наблюдателем.

У меня есть знакомый, который занимается психологией, и он мне как-то сказал, что есть семь типов восприятия мира: один с позиции себя, второй — когда все время думаешь про других, еще какие-то. А есть роль отстраненного наблюдателя, «позиция бога», когда ты на все смотришь со стороны и не ощущаешь себя частью общественного процесса. Вот я с детства смотрю на все со стороны. Из-за этого мне так нравилось следить за этими букашками: я себя никогда не ассоциировал просто с людьми. Я до сих пор никуда не вмешиваюсь, не участвую в процессе. Мне интересно именно созерцать и изучать.

Тебе 27 лет, и ты очень много выставляешься. Сейчас уже с двадцати у многих начинается страх не успеть с карьерой. Было ли у тебя такое ощущение?

Действительно, у нас, если художник до тридцати как-то не заявил о себе, то в тридцать пять его тоже никто знать не будет. Но тут можно, чтобы успокоиться, обратиться к опыту иностранных авторов. В Нью-Йорке до тридцати лет с тобой в галерее никто даже разговаривать скорее всего не будет. Там дольше учатся и дольше ищут себя, и в тридцать начало карьеры — это нормальный стандарт.

У меня есть опасения, что я что-то не успею. Но это связано не с возрастом. Я часто думаю, а что будет, если завтра я умру. Я на данный момент даже пяти процентов из того, что хотел, не сделал.

Как же выглядят сто процентов?

У меня есть утопический большой проект. Но его нужно делать в какой-то стране при поддержке правительства. Это вопрос даже не денег.

Хочешь построить людской муравейник?

Похоже на то. Хочу сделать большую закрытую экосистему — это моя безумная мечта с детства.

21–27 апреля. Выставка «Коллекция розовой книги #1» в «АРТ4»