Александр Ней: «Многословность — признак слабости»
В музее «АРТ4» открывается выставка скульптора Александра Нея, за границей известного гораздо лучше, чем на родине. Пользуясь случаем, Time Out поговорил с ним об учителях, вставляющих палки в колеса, о страхе быть неталантливым и о влиянии повестей Диккенса на духовную жизнь.
Ваши работы напоминают древние скульптуры. Как вы начали работать с темой истории?
Я родился в 1939 году и до 1972-го, когда эмигрировал сначала в Париж, а потом в Нью-Йорк, жил в системе, когда знать можно было только то, о чем сказали «это правильно». Сейчас мне хочется охватить историю как можно шире. Древние культуры дали нам очень многое: я убеждаюсь в этом каждый раз, когда прихожу в музей естественной истории в Нью-Йорке. В СССР археологию я видел в Эрмитаже, там на первом этаже выставляли предметы из раскопанных курганов и вещи шаманов. Вообще я в детстве любил ходить по ленинградским музеям, любил философию и литературу, и даже в десять лет был «книжником». В это же время в школе я очень страдал из-за драк: мне приходилось убегать домой после уроков, отбиваясь портфелем от одноклассников. Я не помню, но моя сестра рассказывает, что однажды меня взяли за руки и за ноги и били об стенку. Меня в тот день отправили в больницу, и в тот же день скончалась моя мама. После этого я и стал активно заниматься искусством — и в 14 лет поступил в художественную школу.
Там вам удалось найти друзей?
В том мире не было грубости, и я понял, что между людьми существует уважение. Все дети там хотели быть талантливыми и, как могли, боролись за это. Я испугался быть неталантливым — это было как-то стыдно и ненормально, — погрузился в искусство и начал учиться. Теперь, когда я шел в музей, то старался вникнуть в настроение художника, понять его не внешне, а внутренне. Я копировал десятки рисунков Леонардо, Микеланджело и Рафаэля: в Академии художеств были огромные папки с репродукциями, и я сидел над ними часами.
«Я испугался быть неталантливым — это было как-то стыдно и ненормально»
Кто еще на вас повлиял?
Мне повезло, другом нашей семьи был Рерих. Когда мне было 14 лет, я часто ночевал у моей тети в Москве под его дипломной работой. За его творчеством стояли философские и мистические идеи. В своих работах я тоже хотел бы поделиться системой идей, развивать которую начал еще в художественной школе — но там меня в конце концов отвергли преподаватели. Я изучал Сезанна и старался сделать идеальный куб — натянуть его стороны между краями, чтобы он стал не реальной фигурой, а мистической. А учитель мне говорил: «Саша, я и так тебе ставлю пятерки, зачем тебе шесть, что ты стараешься?» Мне говорили, что надо выполнять норму, а я хотел быть настоящим, не хотел обманывать сам себя.
Искусство стало для вас духовной практикой?
Художники Возрождения говорили, что каков человек, таково и его искусство. Это как графология. Мое искусство помогает мне стать лучше и добрее. На меня в детстве сильное впечатление производили повести Диккенса. В «Рождественской песне» к Скруджу приходил дух и показывал его дурные дела, которые нужно поправить. Скрудж не мог этого выдержать и прогонял его. Мы все так делаем, ведь исправлять себя — это очень сложный путь.
«Наблюдатель»
Орнаменты на ваших работах связаны с мистическими символами?
Точки, круги и квадраты, которыми я покрываю поверхности своих скульптур, были для древних китайцев мистическими фигурами. Квадрат — это четыре стороны света: вы встаете посередине и смотрите, куда двигаться и как жить. Точки — это как будто язык. Хотя, если бы я был гениальным человеком, я бы сделал только одну точку, но она была бы всем точкам точка. Многословность — признак слабости.
Ваше творчество похоже на философскую теорию.
Все можно постичь во вдохновении. Когда человек вдохновлен, он чувствует гармонию во всем. В 16-17 лет я ходил по Москве, рассматривал улицы, архитектуру и людей и думал, как все это замечательно.
На улицах Нью-Йорка вы сохранили это ощущение?
Тут все еще интереснее. У меня была мастерская на 47-й улице. Когда я жил в Ленинграде, мне попалась в журнале фотография вида на Шестую авеню как раз с 47-й улицы. Я сделал коллаж: в нем было окно, и в него я вклеил эту фотографию. А потом уже в Нью-Йорке у меня из окна было видно то же самое место.
Довольны ли вы своими работами?
Я мог бы делать гораздо больше и гораздо лучше. Хотя, если я делаю искусство, значит, я ошибаюсь в чем-то. Ведь если бы я был совсем хороший, то я, как воздушный шарик, унесся бы на небо.