Современные московские поэты: какие они?

Поэт в нашей текстоцентричной стране существо почти сакральное. Он — небожитель, полубог. В массовом сознании ярмо «творческий человек» предоставляет индульгенцию на чудачество и экстравагантность. Ходил по улице на руках, подрался с деревом, обнимался пьяный с неудачно пробегавшей мимо собакой — ну поэт же, что с него взять, он какой-то другой, особенный.

С 1 июля по 19 августа на Artplay будет работать литературная мастерская для писателей, блогеров и поэтов. Организаторы обещают изучать поэтические формы, расширять вариативность мышления, играть с образами, осмыслять себя и мир при помощи другого языка. Спикерами будут Евгения Коробкова, Екатерина Троепольская, Андрей Родионов и Леонид Костюков. В качестве приглашенных поэтов выступят Ганна Шевченко, Вячеслав Куприянов, Михаил Липкин и Елена Помазан.

Time Out поговорил с четырьмя поэтами и узнал, что они думают о поэзии, чем занимаются, где работают и как себя идентифицируют.

Дарья Серенко

23 года, дважды входила в лонг-лист премии Драгомощенко, лонг-лист премии «Дебют». Публиковалась в разных изданиях, в том числе в «Новом литературном обозрении»

«Я окончила Литературный институт по семинару поэзии. Сейчас у меня две работы: на первой мы, команда проектировщиков, реализуем социальные и арт-проекты на базе библиотек, чтобы выстроить между учреждением и аудиторией коммуникативный канал. Также я преподаватель русского языка и литературы для любого возраста, но сейчас у меня школьники.

Насчет того, считаю ли я себя поэтом — я бы все-таки употребила женский род этого слова. Тут, конечно, есть определенные коннотации, связанные, например, с поэтессами XX века, которых оскорбляло, когда их называли в женском роде, но поскольку я феминистка, то меня вполне устраивает женский род слова «поэт». Еще я могу говорить «поэтка», почему нет?

Меня раздражает, что поэт окружен какой-то плацентой мифологии. На него возложена некая пророческая, мессианская функция. Понятно, что все, что делает поэт — логоцентрично, и поскольку мы долго живем и продолжаем жить в мире иерархии, во главе которой стоит некий демиург, на поэта перелагается функция жреца. Мне кажется, что нужно абсолютно десакрализовать фигуру поэта, свергнуть его с этого пьедестала.

Современный поэт — это человек, который постоянно занимается языком, литературой, филологией, философией, интерпретацией, поп-культурой, погружается и в другие сферы искусства, следит за политической ситуацией в стране, реагирует на нее — потому что работает с языком, который на все реагирует. При этом такое «занятие» всем и сразу отнюдь не превращает поэта в элитарную фигуру: сочетания и соотношения могут быть самые разные.

Какое-то время назад мне казалось, что поэты пишут для поэтов, но сейчас, когда я сама стала интегрироваться в другие сферы культуры благодаря тому, что работаю постоянно с людьми, я вижу, что все может быть по-другому.

Мне кажется, я вообще не знаю, как налаживать коммуникации с миром, где существует постоянная иллюзия этой коммуникации, все время чувствую какой-то зазор. Есть какое-то мое тело, вот я сижу, есть какое-то пространство вокруг, и у меня еще есть язык. Это удивительно. Я все время чувствую, что есть язык, которым мы владеем, а еще есть язык, который от этого усвоения все время ускользает и в этот зазор между мной и пространством как будто проваливается. Мне все время кажется, что я пытаюсь уловить это пространство зазора, хочется туда обратиться со всеми этими паузами, пробелами, провалами в языке, со всем тем, что человек не проговаривает, но подразумевает. И именно там, где пересекаются самые разные состояния речи, там и начинается поэзия.

Наверное, кто-то ходит со шляпой, читает стихотворения и получает за это деньги. Мне так пока не довелось. Но не вижу в этом ничего предосудительного. У меня было немного гонораров, самый крупный за публикацию в одном большом журнале составил 8 тысяч рублей, но это был уникальный случай в моей практике. Для меня поэзия сейчас в основном происходит в фейсбуке. Я подписана на поэтов и слежу за их обновлениями. Ну и еще есть несколько журналов: «Воздух», «Новое литературное обозрение» и другие.

Не сказала бы, что у меня есть свободное от работы время. Последние три месяца у меня не прерывается акция «тихий пикет», и даже сейчас, в момент нашего разговора, она происходит. Это несколько другое состояние здоровья и времени, у меня ощущение, что я все время на работе. В последнее время нашла проход на крышу, там-то вообще не с кем говорить кроме голубей, делаю там себе youtube-вечеринку с песнями из 90-х. Или мы устраиваем с друзьями травести-путешествия, переодеваемся в какие-то нелепые наряды. Мне хочется, чтобы мой отдых не был культурным. Я не очень люблю ходить в театры, раньше любила, но в последнее время нет. Не очень люблю ходить в кино. Все больше хочется залезть в какую-то келью и не высовываться.

Конечно, я никогда не думаю, что какие-то ангелы нашептывают мне в оба уха мои великолепные строки. А как же вдохновение? Твое самочувствие сильно влияет, потому что ты не можешь никуда вырваться за пределы своего тела. Я очень люблю писать в состоянии предельной усталости, когда у меня уже совсем нет сил, например, ночью или лучше даже часа в 4 утра. У меня тогда возникает ощущение, что в голове скорость перестает существовать. Еще у меня все жизнь было очень плохое зрение, и два года назад я сделала лазерную коррекцию, после чего мои стихи сильно изменились. Не очень понятно, как, но они стали совершенно другими».

*** 
известие о смерти поэта которого ты никогда не видел 
елена, аркадий, григорий, василий, алексей, виктор, тумас
некоторые из их очевидцев — мои друзья 
постоянно рассказывают разные хорошие и плохие истории 
но мои друзья — тоже поэты и они умрут разными способами 
поэтому я не верю в то, что они говорят 

с самого детства только и слышу о смерти поэта 
осип, марина, райнер, борис, дядя женя 
думала — вырасту и они прекратят умирать 
и писать прекратят 
у меня была ученица, 13 лет, она однажды сказала «как странно, вы пишите стихи, а я думала, все поэты уже умерли» 
все-все 
мы помним, умерли все-все 
но умерла ученица 

говорят — а ты могла видеть любого из них вот в таком-то году 
да ты и видела, просто была слепая, маленькая и не поняла
да и какая разница — дышала ты с ними одним воздухом или нет 
и в чьих жилах течет донорская кровь молодого поэта N 
и в чьих жилах она уже не течет 

и тогда я задумалась, почему мне так грустно 
я же никого из них никогда не видела 
кровь у меня не возьмут из-за недовеса 
и свои стихи я им показывать не собиралась 
и поговорить бы, наверное, не смогла 

я мечтаю о страшной вечеринке, о великой красоте 
где все они одновременно в теплое время года 
танцуют как могут, говорят, что оно того стоит 
и ничто бы их не объединяло между собой

***

Сергей Сдобнов

26 лет, поэт, культуролог, критик. Публиковал стихи и статьи в журналах «Воздух», «Зеркало», «Волга», «НЛО», «Новый мир». Пишет статьи о культуре для Colta, «Теорий и практик», The Art Newspaper, Rolling Stone и Buro 24/7. Редактор проекта «Устная история»

«Я родился и окончил школу в Иваново, там же застал 90-е, которые в провинции держались до конца 2000-х. Девяностые в провинции — это водка в ларьке у школы, трусость, воровство, почти в каждом доме жили дети с судимостью, было интересно и страшно — Silent Hill начинался во дворе.

В школе я много читал, в основном по ночам и без разбора. В комнате было три важных предмета — географическая карта с протертостями, кассетный магнитофон с радио и лампа. Детство — футбол, я стоял на воротах и ругался, как Овчинников, гаражи — там делали все, костры — жгли старые заборы, плавили свинец, бросали в огонь шифер, пытались украсить дни. Как-то раз мы сидели в шалаше, и на ногу что-то капнуло. Это потек рубероид с крыши, кто-то ее поджег.

Школьная программа по литературе заканчивалась Пастернаком. «Доктора Живаго» в классе прочитали, кажется, два человека. В школьные каникулы случалась идеальная работа — мы с друзьями грузили дерево на пилораме. Вокруг — костры, ящики с «Примой», жара и минимальное количество людей. Когда твое тело переставало отличать брус от дюймовки, наступал вечер, и мы тратили весь заработок на курицу, кефир, хлеб и алкоголь. Возвращались в город на маршрутке, и все пассажиры чуяли, чем пахнет. В последнем классе решил поступать на экономический, хотя уже что-то писал. Поступил в энерговуз, в группу «для медалистов» — там встретил парня, который в 2007 году хотел стать фермером. Местный физрук делал из всех «мужчин», кажется, он раньше был футбольным тренером.

Через пару месяцев я вышел на улицу — из поля моего зрения пропал дорожный знак. Потом я зашел в кафе, первые «Елки-палки» в Иваново, и не смог прочитать меню. Я перестал видеть слова, но зрение потерял не полностью — причины до сих пор не ясны, ушел в академический отпуск. Лечился чем угодно: электричество, знахари, официальная медицина — не слишком доверяю последней. На следующий год поступил на культурологический факультет, сдавал ЕГЭ устно. За пару лет прослушал около тысячи аудиокниг, потом поблагодарил дикторов. Немного поучился на театрального режиссера в местном училище культуры — там еще стоит советский флаг с бахромой. Мои сокурсники все были меня старше, в основном пришли повысить квалификацию и работали в Домах культуры или ином наследстве советской империи. Тогда стало окончательно ясно, что многие люди не хотят выходить из зоны комфорта.

Я поехал в Москву, поступил на заочный факультет в Литературный институт, место, насквозь прожженное мифом. Моя группа заочников в основном была старше меня, они все работали в библиотеках, кружках и непонятных мне местах. Давно надо было принять, что литературе не учатся в заведениях. Я сбежал.

Первая ступень образования (бакалавр) в Иваново закончилась, и я поступил в культурологическую магистратуру РГГУ. Я думал, там будут другие люди, но это сработало лишь частично. Пока учился в вузе, я много ездил автостопом по России, мог за неделю проехать 1200 километров. Потом перестал, потому что все истории, рассказанные дальнобойщиками, примерно одинаковые, и опыт, который приобретаешь, уже не так меняет тебя, как голубь, дергающий пакет на асфальте, или звук, который ты не можешь описать, или любое другое явление жизни. Пока учился, поработал в небольшой библиотеке, потом в небольшом музее. Но мне было ясно, что я занимаюсь не своим делом.

Все это время я писал разного рода тексты — стихи, статьи, сказки. Часто приходится применять слово «журналист», говоря о работе, но это не совсем так. Я в ужасе бежал от новостной журналистики — в детстве перед школой показывали «Дежурную часть» про трупы за ночь, а потом «Черепашек ниндзя». По идее после шести лет культурологического образования я должен был оказаться в аспирантуре, но пока не оказался. Во всех своих статьях я задаю вопросы, которые помогла мне сформулировать культурология: почему это происходит так, а не иначе, какие условия для этого были созданы и что изменилось в человеке после.

Люди, которые пишут о культуре, редко много зарабатывают. У меня экономическое мышление, и я давно понял абсурдность культурных индустрий. Деньги появляются у организаторов, а не у исполнителей. Но писать надо. Количество шлака вокруг и должно побуждать человека высказывать свое частное мнение, говорить о «причинах зла».

Поэт, поэзия и все другие производные — это деятельность, которая часто мешает социализации: работе, коммуникации и т.п. У меня социализация начала разрушаться уже в средней школе. Поэзия, как и любое искусство, — порождение смыслов и ощущений. В моем случае написание текста — работа со случайностью, с фрагментами ощущений, наблюдений, которым удалось найти форму. По сути, вся твоя функция как поэта заключается в том, чтобы соединить две эти точки: момент столкновения с этой случайностью и доведения случайности до текста.

Культура функционирует таким образом, что небольшая часть людей порождает мифы, а другая часть общества этими мифами живет. Путь поэта в мировой культуре довольно жалок, а мифологизация поэтов приходится на эпоху романтизма, когда появляется отчетливая фигура демиурга, когда человек берет на себя божественную функцию творения мира и делает это в своем тексте. Поэзия отличается от кино, музыки и других сфер искусства точкой входа. Надо работать с языком, языки у всех разные, текст воспринимать дольше и сложнее на первичном уровне, чем звук или изображение, поэтому зрителей больше, чем читателей, при всей условности.

Мы сейчас постоянно страдаем от архаичных представлений, поступающих к нам через молоко и другие, новые медиа. Одно из таких представлений — образ поэта. Не вижу существенных отличий поэтов от других людей. Поэт отличается от других тем, что то, что он создает, почти никак не коммерциализируется, значит, на это почти невозможно жить. То, на что он тратит довольно много времени своей жизни, сложно превратить в профессию. Если есть профессия — архитектор, дизайнер, программист, то отлично, будешь жить лучше. Поэт с филологическим образованием может работать редактором, преподавателем, но иногда у него нет никакой склонности к этому. Занятие текстами порой отнимает столько сил, что человек просто не готов контактировать с социумом. Есть много историй про прекрасных поэтов, которых почти никто не знает, — от Василия Филиппова до Анны Горенко.

Как я провожу свободное время? Раньше я любил играть в бадминтон, кидать бумеранги. Сейчас люблю бильярд, могу сходить со старыми друзьями, которые не читали ни одного моего текста, я их очень люблю — и они меня. Нравится плавать, гулять, путешествовать, я хочу в Англию или Ирландию, но пока дорого.

Вы спрашиваете, чем же занимается поэзия? Мне кажется, что поэзия сейчас точно не занимается самовыражением, это антропологическое оружие».

***

а он читал пока свет белый 
а он считал пока не кончились пальцы 
и вокзал никуда не уехал хотя всех звал
он считал белый свет своим делом

там твои плывут корабли и не видно земли 
и готовы к печали 
а разве рука это еще не земля говорил тот 
кто потом оказался в земле

мел заменяет прах а твои слова заменить не легко 
и проходит солнце так высоко 
что только из ветра можно сложить окно 
а ты с первого раза открой его

и дыши дыши

***

Андрей Черкасов

28 лет, поэт, художник, член экспертного совета серии «Новые стихи» (издательский проект книжного магазина «Порядок слов»). Финалист премии «ЛитератуРРентген» в главной номинации (2008, 2009, 2011). Книга стихов «Децентрализованное наблюдение» вошла в шорт-лист премии «Русского Гулливера» (2014) и шорт-лист премии Андрея Белого (2015). Лауреат Лесной премии ландшафтного поэтического фестиваля «Пушкинские лаборатории» (2016)

«Я учился сначала политологии в Южно-Уральском университете в Челябинске, потом окончил Литературный институт им. Горького и «Открытую школу «Манеж/МедиаАртЛаб».

Внутри себя поэтом не ощущаю, но когда рассылаю свою биографию, то приходится писать «поэт, художник». Но трудно представить себе живую ситуацию, когда бы я сказал: «Здравствуйте, я поэт». Это глупая ситуация, но часто, когда меня с кем-то знакомят для простоты, говорят, что вот Андрей Черкасов, поэт. С этой идентичностью приходится как-то жить.

Создание поэтических текстов — такое же занятие, как и многие другие в ряду существующих. Я занимаюсь искусством, поэтическими текстами, хожу на работу. Работаю в детском издательстве «Настя и Никита». Оно маленькое, поэтому приходится заниматься всем: оптовыми продажами, писать в социальные сети, делать рассылку, консультировать в магазине при издательстве.

Я два года проработал в рекламном агентстве, которое специализировалось на SMM, и несколько выгорел. Мне было интересно заниматься текстами, но приходилось заниматься любыми, за которые просто платит деньги клиент. В какой-то момент я уволился, уехал в арт-резиденцию в Краснодар, а потом рядом пролетала вакансия в детском издательстве, и решил пойти.

Миф о поэтах — инерция восприятия. Нас учат, что для занятия искусством или поэзией нужен особый дар, и чтобы его сохранить, человек должен быть отрешен от мирского. Если и было так, то давно все устроено совершенно другим образом. Тех, больших «поэтов» и «художников», которых люди, воспитанные на этой парадигме, представляют, уже практически нет. Есть те, кто может сознательно встраиваться в этот образ, потому что он им зачем-то нужен.

У современных поэтов совершенно разные установки, но практически нет людей, которые бы попадали в этот образ отрешенного и находящегося на прямой связи с космосом человеком.

Для меня сейчас занятие поэзией — производство новых смыслов, развитие языка. Но чтобы уже существующий язык и набор смыслов продолжать и развивать, нужно перво-наперво их освоить. Почти невозможно, когда человек на чистой интуиции оказывается где-то впереди всего, что происходит. Чтобы что-то производить, ты сначала должен быть последовательным и внимательным читателем всего. Это необходимо для делания шага вперед, в сторону, назад, при этом сохраняя связь с предшественниками. В любом случае это движение в сторону нового, а не воспроизводства уже существующих образцов.

Если представить себе поэзию условного «серебряного века» и представить нынешнюю, при этом закрыв глаза на все, что существовало между, то, конечно, отличия будут. Но для того, кто представляет себе это как движение, существенной разницы нет. Это развитие, происходящее плавными волнами. С точки зрения истории различия незначительны.

Поэзия как область современной культуры маргинализирована. Поэзии по большому счету никогда не нужен был массовый слушатель и читатель, что сейчас наиболее заметно — все находятся в информационном обществе, когда все известно, все доступно. А поэзия — та, которая по-настоящему сложная, — оказывается в культурном гетто с небольшим количеством читателей. Хотя в последнее время есть попытки сделать междисциплинарные высказывания, включить поэзию в контекст других искусств: современная академическая музыка, медиаискусство.

Сейчас кто-то может зарабатывать нерегулярные деньги на поэзии, то есть она может быть источником хоть какого-то заработка для прослойки людей, но таких людей можно пересчитать по пальцам двух рук.

В последнее время я выступаю не так часто — уже не так интересно. Когда ты молодой поэт, то тебе очень хочется везде выступать, куда зовут, не отказываешься. А какие-то литературные вечера в Москве устраиваются почти каждый день, ну или с очень небольшими перерывами. Возможностей для публичности довольно много, есть разные сообщества, можешь выбирать, с кем интересно. Сейчас есть люди, которых авторы моего круга особенно не считают поэтами — они занимаются чем-то другим. Это не твердые сообщества, но компании, которые разделяют одни взгляды на литературу, письмо. Такой ситуации, как в «серебряном веке», когда были футуристы, акмеисты и другие, нет, потому что нет манифестов, нет необходимости собраться и манифестировать нечто, есть плавающие структуры.

Если брать не только из поэтов, а вообще людей, двигающих литературу, то для меня большое значение имеет Дмитрий Кузьмин, основатель «Вавилона» и журнала «Воздух». С книг «Вавилона» у меня началось погружение в современную поэзию. Если брать авторов, то это Леонид Шваб и Михаил Нилин.

Я начал писать лет в 12–13 под влиянием футуристов, делал в Word самиздатские книжки, меняя шрифты и кегль, ходил с этими книжками с панками и хиппи на местном челябинском Арбате, чуть позже начал читать «падонковские» сайты и публиковать свои тексты на Udaff.com. Затем все перебрались в ЖЖ, а к этому моменту я перечитал все, что было до Бродского, и начал рыскать в челябинских магазинах, искать что-то новое.

Мне не кажется, что поэты несоциализированы и необщительны. Это зависит от личных свойств, поэтики. С другой стороны, возможно, это взгляд изнутри. Поэты, разделяя примерно один градус интровертированности, общаются между собой нормально.

Свободного времени, к сожалению, у меня не так много — работаю пятидневку с 10.00 до 19.00. Провожу его с семьей, выбираюсь на события, которые я сам устраиваю или в которых участвую. По выходным выбираемся в Подмосковье в какие-то странные места, нетуристические: в усадьбы и заброшенные детские лагеря.

Если ты хочешь хоть во что-то конвертировать собственное письмо, оказаться где-то, то показываешь, что вошел в шорт-лист разных премий. Это помогает людям, тебя не знающим, определить твое место в контексте. При этом премий очень много, ее каждый может учредить, поэтому к подобным институциям надо относиться внимательно и понимать, что чего стоит».

***

регулярные маршруты близки
восславлена вещь и предмет
обобщен

подходящие поздравления найдены
не глядя на красный свет
все встают повторяют 
одно и то же

когда не знаешь просто смотри
зебра лежит
и вот 
поднимается

***

Екатерина Соколова

32 года, лауреат премии «Дебют» (2009), шорт-лист премии «ЛитератуРРентген» (2008), публиковалась в журналах «Новый мир», «Воздух», «Урал», «Новая Юность» и других

«Я окончила филологический факультет Сыктывкарского государственного университета, потом уехала в Петербург, поступила в аспирантуру Института русской литературы РАН и думала, что всю жизнь буду заниматься наукой. Начала писать диссертацию, сдала экзамены, а потом все бросила: поняла, что наука — это не мое. Сейчас работаю фоторедактором в журнале «Фома».

Думаю, важно считать себя поэтом. Само это осознание дает почву под ногами, но одновременно налагает на тебя большую ответственность. Мне нравится эта ответственность, я ее вполне осознаю.

Для меня всегда было сложно определить, где поэзия, а где нет. Это на уровне интуиции происходит. У меня очень требовательное отношение к стихам, мне мало что нравится. Но, конечно, нравится-не нравится — это одно, а «настоящие» стихи это или нет — другое.

Поэзия — это способ выражения того, что ты видишь, того, что тебе нужно сказать о сложных противоречивых явлениях или, наоборот, самых простых. Ты что-то видишь, ощущаешь, чувствуешь, и тебе необходимо это передать дальше людям. Показать тем, кто этого не замечает, чтобы они пригляделись: вот, смотри. Как фотографии: документальные, портретные, пейзажные, жанровые.

Есть такой обывательский стереотип, что поэт — эдакая трепетная лань, человек, вечно витающий в облаках, совершенно неземной. Физически-то все люди устроены одинаково, но у творческих людей другая нервная организация, их мозг работает иначе.

Овладеть навыками поэтического письма, наверное, можно. Познать теорию, отработать версификацию (стихосложение — прим. Time Out), освоить несколько приемов, написать сонет, триолет, сочинить палиндром, но это будет просто техническое умение. Любому человеку есть что выразить, у всех есть чувства, каждый может образно переосмыслить все, что видит. Человек может что-то написать. Другой вопрос — будет ли это новым. Зачем продуцировать одно и то же? Кажется, что очень сложно привнести в многовековую поэтическую традицию что-то новое — однако появляются новые, неожиданные, «бьющие» в нужные точки стихи, настоящая поэзия. В этом смысле нельзя писать бездумно, нужна постоянная рефлексия: повторяешься ты или создаешь новое — то, чего не хватает тебе самому.

Нет, я пишу не для себя. Какой смысл писать для себя? Возможно, многие пишут «для себя», рефлексируют в стихах, чтобы разобраться со своими мыслями и чувствами. Но мне важен читатель, важно донести до него важные вещи. Чем больше людей услышат или прочтут мои стихи, тем лучше, тем большему количеству людей я смогу что-то сказать.

Прошло то время, когда поэты выходили на площади, собирали толпы, люди восторженно реагировали, и что-то внутренне менялось. Сейчас одеяло на себя перетянул акционизм — искусство, вышедшее за рамки искусства, приближающееся к действию, политическому высказыванию. Но мне кажется, и у поэзии есть свое влияние.

Не так давно в Москве (и, кстати, во многих других городах по всему миру) прошел поэтический вечер в поддержку Ашрафа Файяда — палестинского поэта, которого в Саудовской Аравии осудили на смертную казнь за стихи. В Сахаровском центре мы читали стихи, связанные с политикой, насилием, подавлением свободной личности. Туда пришло много людей, и это, безусловно, очень важно.

В свободное время стараемся с семьей путешествовать. Для меня потратить свободное время на дорогу — самое лучшее. У меня фотографическое мышление, мне постоянно нужны визуальные впечатления, я зависимый от путешествий человек».

***

замечательный милиционер сделал свою работу
и сфотографировал результат.
я не мог подняться и видел только его сапоги,
высокие и блестящие,
как праздничные деревья.

мне казалось, что после смерти
я был везде —
в окопе под Сталинградом,
в бане под Сыктывкаром,
в одиночке,
в аптеке,
в гастробаре для гастарбайтеров,

но такие деревья — впервые.

птиц небесных, лилии полевые —
но такое впервые.

он отходит, падает на меня земля.
началась война.

я лежу и вижу:
эти же тополя
во дворе за школой,
только зачем тополя
перевиты лентой флажковой?

почему перебиты
учителя?

***