Владимир Панков: «Работать надо с теми, кто хочет»

— Прежде вы были приглашенным режиссером и приглашенным преподавателем на чужих курсах. Теперь у вас есть и свой театр, и своя мастерская. Страшно ли это, когда мечты сбываются?

— Каждому дается по его мечтам, по его силам и возможностям, и, может быть, это и правильно, что раньше не давалось. Мы прошли много разных резиденций, мыкались по разным площадкам. Я тогда переживал очень сильно, а сейчас понимаю, что если бы мне тогда дали все это, то, может, я и сложился бы сразу под этим грузом. Этот опыт был необходим.

— Вы в прошлом году набрали курс, это совсем молодые ребята. Они как-то подпитывают вас?

— Ничем они меня не подпитывают. Они только забирают и едят за обе щеки. Им повезло, с ними возятся каждую секунду все педагоги. Сейчас вот будут играть экзамен на Поварской. Кому еще такой подарок выпадает? Мне бы хотелось, чтобы они понимали свое счастье, но, с другой стороны, так заявлять — тоже нескромно.

— Новые студенты — это всегда новое поколение. Чем оно отличается от вашего?

— Я не могу судить по нашим студентам целое поколение. Я-то думал, они дерзкие, а они какие-то тепличные. Полное ощущение, что они родились в советское время. Очень ранимые, трогательные. Это прекрасная черта, но они меня этим страшно удивили.

— Я знаю, что вы начали работу со студентами с современной драматургии.

— Да, сначала попробовали Макдонаха. Я, когда сам читал, смеялся: так здорово, лихо. Начали читать с курсом, и я чувствую — холодок, недоумение. Не попадает. Не звучит. Поскольку мы будем осенью выпускать спектакль «Старый дом» по легендарной пьесе Казанцева, я решил попробовать ее с ними. И тут — парадокс! — я понимаю, что она у них отзывается. А ведь это о шестидесятниках. Может быть, у нас этот советский период на уровне ДНК сидит, я не знаю.
 

«Единственное, о чем я жалею — что многие люди не дошли до того момента, когда у нас появился собственный театр».

— Они уже играют спектакли?

— Да, спектакль «Я есть». Я постарался пробраться к ним через современные ритмы и современные темы. На лето они получили задание — написать небольшой монолог о себе. О яркой вспышке любви и яркой вспышке ненависти. Они очень ответственно к этому подошли, смогли остаться на грани: и не закрыться, и не выйти на псевдоисповедь. Когда мы их попросили прочитать, получился фантастический эффект. Они ничего не играли, и все рыдали. Их монологи звучали не хуже современной драматургии.

Параллельно мы начали работать и с небольшими отрывками из современных пьес. Пересечение этих текстов и их собственных позволило им пробраться к современной драматургии, не потеряв себя. Я хотел, чтобы они и сами к себе продрались. Чтобы они были честными и откровенными, находясь на площадке. Я есть, хочешь — люби меня, хочешь — не люби, но я уже есть, я стою на этой площадке. Мне кажется, что для артиста очень важно понимать, что ему есть, что сказать.
 

«Москва — открытый город. Переход»
© Олеся Хороших

— Насколько я понимаю, сейчас в театре сосуществуют резиденты, труппа и лаборатории. Как они все уживаются под одной крышей?

— Очень хорошо, стали уживаться. Может быть, потому что их любят, уважают. Театр — это маленькое государство, в котором существуют свои негласные принципы. Я считаю, что каждый человек, который приходит в это место, должен его любить и уважать. Без любви и самоотдачи здесь ничего не произойдет. Мне кажется, когда был жив Алексей Николаевич, так здесь и было. Мы приходили, потому что нам было интересно, потому что нам было, что сказать. Ты не должен думать о том, сколько ты получишь взамен. Это изначально тупиковая ветвь.

— Удалось ли вашей студии SounDrama вписаться в труппу ЦДР?

— Я перефразирую вопрос: не студии вписаться в ЦДР, а ЦДР — в нее. В том, что касается человеческих качеств, за саундрамовцев я никогда не переживаю вообще. Единственное, о чем я жалею — что многие люди не дошли до того момента, когда у нас появился собственный театр. Раньше ушли с дистанции или жизнь их повернула в другую сторону. Это счет не к ним, а к себе. Мне обидно, что я их потерял. В тех, кто остался, я не сомневаюсь. Эти люди влюбляют в себя, куда бы они ни пришли, они несут в себе особенную энергию.

Здесь произошло то же самое. Я очень переживал за труппу ЦДР, но я надеюсь, что слияние уже произошло. Пока, до премьеры, так говорить преждевременно, но уже сейчас на репетициях я вижу целостность. Люди стали понимать друг друга, они общаются, смеются вместе. Главное — не разрушить эту среду, ведь дальше пойдут спектакли, где не все задействованы, а от актерской амбициозности никуда не деться. Но будем надеяться.

Сейчас я уже не подразделяю труппу на студию SounDrama и ЦДР — для меня это единая труппа. Я хочу, когда закончится сезон, сделать одну общую фотографию. Для меня она будет как тест — [будет видно], с какими лицами люди будут сидеть на этой фотографии.
 

«Москва — открытый город. Переход»
© Олеся Хороших

— Я слышала, что для артистов ЦДР проходили какие-то тренинги.

— Да, это тоже был важный этап. Сначала большинство артистов не поняли, зачем это нужно, зачем снова учиться. Думали, что их измором берут, хотят вытурить из театра. Но сейчас, в процессе работы, они осознали, что это не моя прихоть.

Мы должны говорить на одном языке. Хотя есть несколько артистов, которые сейчас не работают, и об этом тоже надо сказать. Что-то у нас не сошлось. Но я считаю, что надо работать с теми, кто хочет.

— Сейчас в театре готовится премьера «Москва — открытый город. Переход». В его названии соединились названия двух легендарных спектаклей ЦДР. Это только дань памяти или в новом спектакле есть что-то и от старых?

— Это дань уважения не спектаклям, а людям — Алексею Николаевичу Казанцеву и Олегу Львовичу Кудряшову. У «Москвы — открытый город» была модульная структура, сейчас мы пытаемся этот ход повторить. Тогда разные режиссеры — Оля Субботина, Владимир Мирзоев, Володя Агеев — ставили отдельные сцены, но та структура была проще — между отрывками, пока переставляли декорации, просто играла музыка. Мы пошли дальше, пытаясь сочинить и сделать переход от отрывка к отрывку самодостаточными произведениями.

Что касается Олега Львовича, то, когда мы учились у него на курсе, он предложил нам взять поэтов-концептуалистов и сделать маленькие зарисовки разных социальных персонажей. Из этого на тот момент ничего не вышло, но я уже тогда решил, что мог бы получиться неплохой спектакль. Когда мы выпустились, я подумал: «Я ученик Олега Львовича? Да. Имею я право развить эту идею? Да». И сделал свой «Переход». Хотя в новой постановке мы тоже обращаемся к современным социальным типам, эти спектакли совершенно разные: за эти годы мы уже обросли новыми приемами. Для меня «Москва — открытый город. Переход» — спектакль, который задает векторы нашей будущей работы: это и хореография, и режиссура, и композиторское искусство.

— Насколько самостоятельны были режиссеры-стажеры в рамках лаборатории, если вы делали спектакль вместе?

— Они были абсолютно свободны. Со своей стороны я пытался им донести идею, что слово «переход» содержит в себе много смыслов: это переход и от жанра к жанру, и от слова к звуку, и от звука к жесту. Вообще, переход в постановочной режиссуре — это прием, которым нужно владеть. Надо уметь выстроить вязь — переход от одной сцены к другой. Тогда он может стать самостоятельной сценой. Именно эти сцены-переходы мы делали со стажерами все вместе, для меня это было принципиально. В первую очередь режиссеры они, я — художественный руководитель постановки. Я хочу, чтобы в ЦДР открывались новые и новые имена молодых режиссеров.