Рецензия на фильм «Боже мой!»

В этот раз он обошелся и без Амальрика, и без эксцентрики. «Боже мой!» — дотошная до предела драма-протокол, неожиданный для режиссера эксперимент. Вместо пышных романов, полных страстей — сдержанная инсценировка расследования реального дела об убийстве бабушки в замызганном квартале коммуны Рубе на границе Бельгии. Вместо многословных распущенных интеллектуалов — благородный комиссар полиции, полная противоположность героям прошлых картин: сигаретку с водой предложит, но потом без лишних слов засадит далеко и надолго. Настоящий социалист. Вместо призраков прошлого — демоны настоящего в виде собирательного портрета местных низов, из числа которых и две девушки, предполагаемые убийцы старушки-процентщицы. Достоевский топор войны, правда, зарыт где-то глубоко: вместо экшена нас вновь ждут фирменные деплешеновские диалоги. Правда, теперь — сухие, как хороший виски.

Очевидно, впрочем, что режиссер озабочен вовсе не документацией происходящего: Арно всегда славился своим умением работать с актерами, и они здесь играют лаконично, но по существу. Четверка ключевых персонажей представлены профессиональными лицедеями: два каннских лауреата Рошди Зем и Леа Сейду, а также менее известные у нас, но прекрасные Сара Форестье и Антуан Рейнарц. Остальных играют исключительно непрофессиональные актеры, и тут хорошо видно желание Деплешена отойти от своего вычурного стиля в сторону чего-то более реалистичного и приземленного.

Сам комиссар Якоб Дауд, алжирец по происхождению — чужой для этих мест, его, по-хорошему, ничто здесь не держит. Он слишком профессионален и на голову выше всех вокруг. И тем не менее, он уважителен с откровенными отбросами общества, готовыми пойти на грабеж и убийство ради банки пива и средства для мытья раковины. Почему? Он уважает край, который его взрастил – маленькую, никому не известную французскую коммуну Рубе с населением менее ста тысяч человек, из которых минимум половина — отщепенцы: «Вон там — средняя школа, в которой я учился французскому, сейчас там рассадник преступности». Настоящий образец честности и законопослушности — если бы это был советский фильм, то комиссара звали бы дядя Степа.

По сути, перед нами разворачивается экзамен по нравственности, в котором следователь выступает экзаменатором: две поступившие в участок девушки совершенно точно виновны, осталось лишь установить, кто в чем. Развязка предопределена, вопрос в том, как герои к ней подойдут и сохранят ли моральный облик. Самая удивительная в этом плане сцена: инспектор с коллегами и две подозреваемых приходят на место преступления, чтобы провести следственный эксперимент. Дауд прямо говорит им: «По сути, вы должны играть самих себя — будьте искренни». Можно ли сопоставить преступление со спектаклем? Запросто: как и хорошая постановка, любое злодеяние требует подготовки. Только на сцене актеры обманывают зрителя, а преступая закон — злодеи обманывают еще и самих себя. И вопрос лишь в том, как скоро обман раскроется и как это примут наблюдатели. 

Пока преступники врут, наговаривают друг на друга и не хотят признаваться, ни зритель, ни следователь им не верят. Но стоит лишь заговорить начистоту — и сбоящее, рваное повествование, мечущееся от персонажа к персонажу, от события к событию, выстраивается в единую хронологическую линию. В этом отличие «Боже мой!» от фильмов про «гениальных преступников». Вот хотя бы «Бронсон» Николаса Виндинга Рефна: сложно не восхищаться могучей фигурой Тома Харди, который сам устанавливает правила игры и крутит-вертит служителями закона как захочет. Деплешен же не собирается никого защищать или превозносить: для него важна сама фиксация процесса. А выводы каждый сделает для себя сам — хотя обожающий лошадей красавец Дауд, вероятно, будет вызывать больше симпатии, нежели бедные преступницы-лесбиянки без макияжа и в замызганных тряпичных лифчиках.

Наверное, поэтому большинству критиков «Боже мой!» не понравился: вместо привычно вылизанного, лоснящегося фирменным шиком фильма они получили процедурал с трясущейся камерой и почти полным отсутствием интриги. Такие картины любят скорее на политизированном Берлинале, нежели в модных Каннах. Но, как известно, в жизни нет никакой интриги — есть лишь конечная точка, к которой каждый приходит со своим грузом достижений и грехов. Кто-то верхом на лошади, а кто-то — в полицейском фургоне и наручниках.