Мужские увлечения: от готовки до мейкапа

Как все начиналось

Я рос в семье женщин – с мамой и сестрами. Отец часто бывал в командировках, поэтому его я видел редко. В Душанбе, где прошло мое детство, отношение к гендерным ролям чаще всего было стереотипное —все четко делилось на голубое и розовое. 

Когда мне было шесть или семь лет, я увидел в магазине куклу, которая меня очень сильно зацепила. Я подумал: «Вот круто, буду в нее играть вместе с двоюродной сестрой». Бабушка дала мне деньги (не спрашивая, на что), и я ее купил. Мама посчитала это нейтральным – ну играется ребенок и все, а вот старшая сестра отреагировала резко. Сказала, что куклы для девочек. В тот момент я впервые почувствовал вину.

Уже позже я познакомился с брендом Mattel. Из всего ассортимента кукол, который они производили, мне больше всего понравилась линия Monster High, связанная с одноименным мультфильмом. Она была не похожа на остальные серии кукол. Когда ты подросток, ты все время пытаешься выделиться – и в этих персонажах я нашел вдохновение, а в некоторых даже видел себя. Одним из таких был сын Человека-невидимки, Инвизи Билли, с кем я видел свое максимальное сходство. Наш стиль был в чем-то схож, к тому же я всегда хотел иметь способность исчезать в любой момент. 

Попытки упросить отца купить мне Инвизи Билли были тщетны, так как он не понимал, зачем его четырнадцатилетнему сыну кукла, причем такая нестандартная. Однако мне удалось самостоятельно скопить немного денег, и тогда встал выбор был между Сиэлем, персонажем из аниме «Темный Дворецкий», и Инвизи Билли, но на последнего мне не хватало. Тут мне помогла мама, и с ее помощью я все-таки заполучил заветную фигурку. 

У папы это вызвало противоречивую реакцию, потому что Инвизи Билли не был типичной куклой: у него была голубая кожа, челка и крашеные волосы. В результате я получил поток критики со стороны отца по поводу бессмысленной траты денег на такую бесполезную и «страшную» вещь. Это очень сильно меня ранило. Я чувствовал себя настолько виноватым, что несколько дней думал о том, чтобы вернуть Инвизи Билли обратно в магазин — но, к счастью, не сделал этого. 

Про увлечение брендами и жизнью звезд

Коллекция кукол у меня не очень большая – всего три штуки, если быть точным. Сегодня все они пылятся на полке. Есть подруга, с которой мы обсуждаем новинки в кукольном мире, но я уже воспринимаю их не как куклы, а скорее как новый продукт на рынке, который можно оценить: цепляет или нет, какой несет посыл и т. д. 

Сейчас меня увлекают сами бренды. Уже будучи студентом факультета связей с общественностью, я сделал медиаобзор по Barbie — не хотелось рассказывать про стандартные компании или выступать с десятым по счету докладом о Nike. В Barbie меня восхищает то, как Mattel сделали ребрендинг: в частности, они выпустили первую рекламу, где мальчики играют в куклы. Теперь их продукция уже больше связана с феминизмом, бодипозитивом и устранением любой дискриминации.

Помимо этого я интересуюсь жизнью звезд, освещением ее в СМИ. Смотрю шоу «Семейство Кардашьян» и показы Victoria's Secret. В последних мне нравится эстетика, как они совмещают музыкальную часть с показом, каких звезд приглашают. Многим это непривычно. Недавно на занятии я рассказывал про глянцевый журнал, и преподавательница на это среагировала: «Ой, такой брутальный парень и взял такую тему», — хотя для меня это просто тема доклада. 

Про буллинг

И мама, и сестра переживают, что я снова могу стать жертвой буллинга, как в средней школе. Тогда это происходило как раз потому, что я вел себя не так, как сверстники: например, для меня были неприемлемы те вульгарные и пошлые поступки, которые мальчики в этом возрасте позволяют себе по отношению к девочкам. Я помню, как мою сестру один раз лапнули в школе, и это было ужасно. Я понимаю, что это была своего рода игра, типа «дернуть девочку за косичку», но мне это все равно казалось диким. Да я и сейчас не могу себе такого позволить. 

Буллили за то, что я слушал попсу — каким бы абсурдным это ни казалось, — за крашеные волосы, вещи с черепами и стразами. Все это считалось нестандартным. Сыграло роль и то, что я всегда находился в обществе девочек: это породило слухи, пошли обзывания, обвинения в нетрадиционной ориентации. Сейчас эти люди, когда мы собираемся вместе и вспоминаем детство, жалеют о своем поведении и не могут объяснить, почему они так делали. Я же благодаря правильным людям смог преодолеть барьеры, с которыми боролся несколько лет, и полюбить себя.

Про эмоциональность

Родители знают, что я мягкий человек — например, могу поплакать над фильмом. Раньше я стыдился, что кто-то может увидеть мои слезы, а сейчас понимаю, что это мои эмоции и в них нет ничего плохого. Наоборот, если я показываю эмоции, значит, я что-то чувствую. 

Мужчины испытывают сильное общественное давление. Мы не можем показывать эмоции перед девушками, потому что они решат, что мы слабые, — это навязывается нам с детства, диктуется в школе. В результате многим из моих знакомых парней некомфортно демонстрировать эмоции. В этом плане европейцам легче. Взять хотя бы итальянцев, для которых эмоции —дар вне зависимости от того, мужчина ты или женщина. В Италии, конечно, тоже есть представители консервативных взглядов, но публично каждый может быть тем, кем хочет. Там это выбор каждого, а здесь ты все равно всегда думаешь о том, как тебя воспримет общество.

Про гендерные нормы

Ни тогда, ни сейчас я не делил мир на «женский» и «мужской». Например, именно папа научил меня шить, когда у меня однажды порвались носки, и некоторое время после этого я увлекался шитьем.

Если человеку комфортно, если никто не заставляет его и не принуждает (в том числе общество в целом) — это идеальная ситуация. Если девушке нравится готовить, заботиться о своем муже, то неправильно обвинять ее в стереотипном поведении. Ее никто не принуждает, она делает это искренне и становится от этого счастливее. И наоборот, если гетеросексуальный мужчина красит ногти, потому что так он чувствует себя лучше, никто не имеет права указывать ему, «по-женски» это или нет.

Тот же этикет для меня – это не вопрос гендера, а скорее вопрос культуры. Я могу придержать дверь мужчине, если вижу, что ему тяжело сделать это самостоятельно, и у меня не возникает мысли: «Он же не женщина, пусть сам справляется». Я могу уступить взрослому мужчине место в транспорте, если пойму, что ему тяжело стоять. Привязывать это к гендерным нормам мне кажется неправильным.

А вот принимать или не принимать — это выбор каждого. Я не могу навязать другому человеку свою точку зрения. У меня есть младшая сестра одиннадцати лет, и я ей объясняю, что мальчик может плакать, быть эмоциональным, это нормально. Иногда она говорит что-нибудь из серии «короткие волосы — это для мальчиков», и тогда мы с ней обсуждаем, почему она так решила, после чего она всегда делает свои выводы.