Олег Басилашвили: «Если зритель вялый, спектакль не получается»
Чем интересны спектакли, в которых заняты вы? «Квартет» москвичи имеют возможность видеть довольно часто, а вот «Дядюшкин сон» и «Копенгаген» на московской сцене — почти премьеры…
Объединяет эти столь разные спектакли одно — поиск в сердцах зрителей и актеров той частицы человечности, которой нам не хватает. Мы подчас забываем то, ради чего мы живем, ради чего родились на этот свет. И прозрение бывает трагическим. Достоевский написал «Дядюшкин сон» с позиции эдакого человека из подполья. Который смотрит на все иронично. Но скрывает за этим ироничным взглядом большую боль. И вот эту боль, на мой взгляд, удалось разглядеть Чхеидзе.
«Дядюшкин сон» рассчитан на эмоцию, тогда как «Копенгаген» взывает к рассудку…
Копенгаген будит, несомненно, мысль. Помните, Бертольд Брехт говорил, что «самый краткий путь к фашизму — это путь через сердце»: сначала надо подумать, а потом предаваться эмоциям. «Копенгаген» мы играем втроем — Мария Лаврова, Валерий Дегтярь и я. Действие происходит как бы на том свете. Я играю Нильса Бора — гениального физика. Всю жизнь Бор и его любимый ученик Гейзенберг работали вместе. В частности, над созданием атомной бомбы. И однажды случилось так, что они расстались навсегда. Что произошло и кто был прав? Мы приглашаем зрителя разобраться, кто поступил нравственно, а кто — безнравственно. И возможно ли физическими формулами и понятиями решать этические вопросы. Недаром спектакль заканчивается фразой Гейзенберга: «Для того чтобы судить человека с точки зрения наблюдаемых величин, необходимо придумать новую квантовую этику». А ее у нас нет. Мне и, надеюсь, моим товарищам по сцене доставляет громадное удовольствие играть этот тяжелейший спектакль, в котором нет ни музыки, ни смеха, ни танцев, ни прыжков, никто не выходит голым, унитаз не стоит посреди сцены. Пустая сцена и пять венских стульев.
Часто актеры говорят, что сцена лечит. Даже на таком тяжелейшем, почти сольном спектакле, как «Копенгаген»?
Если это хороший спектакль, то это всегда легко. В конце концов, есть же два способа существования на сцене — мочаловский (когда сердце отдаешь) и коротыгинский (когда достигаешь технических совершенств). Или Дидро в «Парадоксе об актере» пишет о том, что актер, например, рыдая в роли Гамлета, испытывает счастье от того, как хорошо он рыдает. Конечно, усталость накапливается за время спектакля, но в то же время дает крылья — если актер правильно существует. А бывает так, что и неправильно. И на хорошем спектакле ничего не получается.
У вас часто не получается?
99 процентов ролей не получаются. Возьмите любого состоявшегося актера и задайте ему вопрос: «Сколько хороших ролей ты сыграл за свою жизнь? За что вам не стыдно?» Если он будет говорить искренне, то ответит: «Раз… два… три…» Вот и все. А сыграл он более ста.
У публики по этому поводу может быть свое мнение…
Публика очень изменилась с наступлением новых времен. Те зрители, которые ломились на спектакли, которые ночами стояли у «Современника», у БДТ, на Таганке. ТЕ зрители были начитанными, подготовленными, они понимали, что театральное зрелище — не только зрелище, но и обоюдный процесс творчества — актера на сцене и творчества зрителя в зрительном зале. Если зритель сидит неподготовленный и вялый и ждет чего-то, не употребляя всего своего жизненного багажа для того, чтобы жить вместе с актерами, спектакль не получается. Сейчас ТЕХ зрителей мало — и в Питере, и в Москве.