Я чувствую их следы — и Раневской, и Орловой, и Бирман, и Маркова, и Жженова

Что роднит ваших Государей? <br/ ><br/ > Не знают они, что такое власть, не знают, что такое интрига, не умеют они УПРАВЛЯТЬ НАРОДОМ! Оставим в стороне сказочного Царя, но, если говорить о Павле и Федоре, то они — носители справедливости.<br/ ><br/ > До сих пор вы были известным адвокатом Павла, теперь та же участь постигла Федора…<br/ ><br/ > И я ни слова не наврал! Может, это звучало версионно, но я отталкивался от документов. И обнаружил, что поносили и хаяли Павла только в своем отечестве. А все высокопоставленные особы за пределами империи, с которыми общался Павел (будучи еще царевичем, он много путешествовал по Европе), уважали. Даже Наполеон Бонапарт говорил: «Боже мой! Какого царя угробили!» А если говорить о Федоре, то тоже обидно. Открываю источник, ученый пишет фразу: «Правление Федора было временной передышкой для Руси». Ничего себе передышка! Двенадцать лет — огромная жизнь, если без компьютеров, телевизоров, скоростей. И этот почти космический цикл правил Федор. Мне говорят: правил Годунов! И на это у меня адвокатский ответ. Почему, когда умер Федор, по улице шли и чернь, и бояре — в одной струе, плыли в своих слезах. И вопль стоял такой, что не было слышно церковного хора. И священнослужители, которые отпевали его, прерывали молебны, потому что захлебывались в слезах. Они плакали по какому-то миру, по какому-то времени. Федор был последним из Рюриковичей. На нем династия завершилась.<br/ ><br/ > Его долг был управлять страной, а он не выполнил своего долга перед народом. Чего же так велика была их печаль?<br/ ><br/ > Он, видимо, так правил, что людям было хорошо. Не умел править, не хотел власти, отца молил не ставить его на эту должность. Не любил скипетр и державу. Богу он больше верил, чем человекам. В спектакле, когда Федору предлагают корону, он говорит: «Чего я с ней делать буду? У меня и так своих хлопот довольно. И что их всех подмыло? То там какой-то царь свою мне дарит землю, а тут паны корону мне суют — латинцы, враги Руси». Время-то какое было интересное! Налаживались какие-то отношения с Западом и с Востоком.<br/ ><br/ > А на каком уровне лично вы бы согласились властвовать? <br/ ><br/ > Разве что на уровне собственного имени-отчества. Могу за себя ответить. Может, это актерская черта — я очень индивидуален, очень одинок в восприятии мира, мне претит командовать. Притом что, мне кажется, по натуре — я лидер. Но если вдруг мне бы сказали: выхода нет, Витька, берись! — я должен стать бесстрашным, бесстыдным, быть готовым ко всему. Чтобы управлять народами, надо готовиться не к тому, что ты станешь богатым человеком, а к тому, что ты можешь быть убит. <br/ ><br/ > Ваша адвокатская позиция по отношению к Федору не провоцирует конфликты с режиссером Ереминым? <br/ ><br/ > У меня есть два выхода: либо я иду за режиссером, либо ухожу из проекта. Третьего не дано. Держать фигу в кармане? Или, как в анекдоте: «На репетициях я вам не мешал, вы мне теперь играть не мешайте»? Кроме того, я же отдаю себе отчет, что мое левое ухо в зеркале отражается правым ухом. И за этим следит только режиссер. Но, если я хочу что-то предложить, я показываю. Скажем, пережив историю безумной любви к жене Арине, мой Федор должен ее потерять. И сцена утраты вызывает у меня образ Квазимодо, который спасает Эсмеральду. Я предлагаю такое решение, и Юрий Иванович строит сцену, принимая мою фантазию.<br/ ><br/ > Вы играете любовь с секс-символической Екатериной Гусевой…<br/ ><br/ > Может, благодаря этому обстоятельству вы и Сухорукова увидите эротического — в прозрачной ночной рубашке. <br/ ><br/ > Как прижились вы с Федором на сцене Театра Моссовета?<br/ ><br/ > Когда я в двухтысячном году вернулся из Петербурга, расставшись там с Театром комедии, у меня были предложения из театров, но я сказал себе: не пойду я больше в государственную театральную структуру, потому что там утрачивается уважение к актеру, фантазиям нет хода. Подход чиновничий. А я человек свободный, вольнодумец. Но я отработал (именно отработал, хотя не люблю слова «работа» в своей профессии, больше люблю «служба» и «лицедейство») в спектакле «Лир» Владимира Мирзоева. Потрачены время, деньги, силы, возможности — и вдруг один сезон отработали и закрыли. Не скрою, мне там было трудно. Я понимал, что это театр, охраняющий свои традиции, отдельная школа — я был там чужак. Талантливые люди, которыми я был окружен, не очень меня приняли. А Театр Моссовета, который я знал со студенческих лет и лазил по водосточной трубе, чтобы попасть на спектакль, принял! Конечно, трепет был. Репетируя сейчас на сцене (не сочтите меня за шизофреника, а впрочем, как хотите), я их присутствие чувствую — и Раневской, и Орловой, и Мордвинова, и Бирман, и Ванина, и Абдулова, и Маркова, и Жженова. Я чувствую, что они там были, и они там есть. И теперь по их следам иду я. Мне там работается фантазийно, энергично, без устали. У нас очень творческая атмосфера, очень гармоничные взаимоотношения. Настолько все друг другу помогают! Кому-то неинтересно об этом слушать, но это звучит сенсационно для тех, кто знает, что такое актер. Это сгусток эгоизма, концентрация самолюбования, наивности, гремучая смесь девственности и разврата.<br/ ><br/ > Доходчива ли ваша история древних царей для зрителя XXI века? <br/ ><br/ > Там действие происходит в XVI веке, сейчас на дворе год 2009-й — разница только в одеждах. <br/ ><br/ >