Абсурдная, несуразная жизнь вызывает не уныние, а оптимизм
Романтическая сказка Грина — любимая вами в детстве или то, что нужно сегодняшней молодежи?
Я настолько самонадеян, что считаю: если мне интересно, это будет интересно и другим. Я очень хорошо помню себя, да просто знаю себя — тринадцатилетнего. Это самый острый возраст, когда впервые понимаешь, что ты — смертен, что ты — одинок в конечном итоге. У меня нет снисходительного отношения к этому возрасту. Тринадцать лет во мне неистребимы!
В вас жив тринадцатилетний ребенок?
Тринадцатилетний человек.
А сегодня я вдруг понял, что все произведения Гриневского, прожившего тяжелейшую жизнь, — итог не его мировоззрения, а его неосуществленных мечт. Сегодня (и это есть в инсценировке Миши Бартеньева и Андрея Усачева) если у тебя есть какая-то утопическая мечта, то ждать того, что все это к тебе придет, можно только при условии, что ты способен противостоять ветру, который всегда дует навстречу. И сбивает тебя с ног каждую минуту. Это требует колоссального упорства. Не веры наивной, а силы.
Среди ваших детских мечт были «алые паруса»?
Это действительно было почти буквально. До тринадцати лет я жил с родителями в Китае, и оказаться на Родине было до такой степени пламенной мечтой, что передать нельзя. Можете себе представить: живя в Шанхае, в прекрасных условиях, мечтать только о том, чтобы оказаться в СССР. По пути на родину последней станцией перед границей была Маньчжурия, а первой советской — с говорящим названием «Отпор». Оттуда нас отправили прямиком в город Чемкент, а семью моей будущей жены, с которой мы учились в школе в Шанхае, — в совхоз «Бурлык» в Казахстане.
Слава богу, что приехали в 54-м году — нас хотя бы не посадили. Те «счастливцы», которых впустили в 49-м году, сели в лагеря. В Китае мой отец был владельцем завода. В России работал на заводе инженером. Мама, которая в Шанхае не работала, здесь занялась переводами. Как будто так и надо — никогда мы не слышали, чтобы родители сожалели о содеянном. А я им очень благодарен, что оказался здесь, а не там. Ну кем бы я сейчас был в Китае?
Вы впервые ставите мюзикл. Легко ли постановщику договориться с композитором?
Максим Дунаевский написал музыку — очень хорошую, человеческую. У меня впечатление, что она — моя. Но композитор в своей аранжировке стремится к эффектному чему-то. Шлягерно-хитовому. А мне хотелось бы, чтобы получился «антимюзикл».
После «Парусов» вы сразу собираетесь браться за Чехова. Чеховский фестиваль торопит?
Фестиваль подключился потом. А начало было прозаическим. Все в театре чем-то заняты, чего-то бегают, а я после «Алых парусов» окажусь не у дел. Подумал: надо бы взять какую-нибудь маленькую пьесу, на два-три человека. И вспомнил про одноактные пьесы Чехова. Но замысел стал разрастаться. Идея моя — сплести эти пьесы таким образом, чтобы одна нагромождалась на другую, усиливая абсурд. Мне кажется, что это вообще наша национальная особенность — чем абсурднее цель, тем сильнее желание. Казалось бы: ну остановись, подумай… Но такая абсурдная, несуразная жизнь вызывает как раз не уныние, а оптимизм. Живем, практически, в театре!