Маленькие миры, погруженные в нежность
В каком возрасте вы открыли для себя Чехова?
Точно помню, что это случилось в Пикколо театро ди Милано, я был тогда совсем молодым.
Что заставило вас принять предложение поставить Чехова в жанре «театр-цирк»?
Я согласился, потому что этот проект мне предложил Валерий Шадрин. Никогда я и не мечтал о такой авантюре. Это как если бы мне предложили прыгнуть с парашютом. Без Чеховского фестиваля я бы не осмелился подняться на такую головокружительную высоту.
Наша «Донка» — не цирк. Я работаю с актерами, обладающими превосходными физическими данными и контролем над эмоциями, который достигается благодаря тщательной подготовке и осознанию своих физических возможностей. Эти исполнители могут сгибаться странным образом, они подпрыгивают и повисают в воздухе, это такие клоуны, которые преобразуют трагическое в комическое, это актеры, которые могут заставить нас мечтать. Это клоуны и акробаты, которые вдруг в какой-то момент начинают играть, взяв зрителей за руки, как бы приглашая их на танец. Остается ощущение игры, желание удивить, создать маленькие параллельные миры, погруженные в нежность.
Какой Чехов вам ближе — прозаик, драматург или личность?
Я очень сблизился с Чеховым-человеком в процессе чтения его дневников. Я обожаю отрывочные мысли, частности, детали. Эти незаконченные фразы, недоформированные идеи, выраженные в двух словах, списки мелких счетов, эпизоды поездок. Я полюбил чеховский юмор, глубину, здоровую способность наслаждаться простыми вещами и страсть к путешествиям.
Дух Чехова делает нас свободнее — наверное, благодаря дорогим ему темам, благодаря совпадениям в характерах и оттенках, которые узнаваемы. Тоска у Чехова точно такая же, как у меня — с порцией хорошего юмора. Наш спектакль — это разреженные, привидевшиеся во сне образы. А сам Чехов таков, каким я его видел во сне, и я рассказываю о нем на моем языке — на языке клоуна. Рассказываю об Антоне вместе с соучастниками спектакля, разделяющими мои мысли о жизни. С Марией, Уго, Жюли, Джованной и Антонио мы постарались придумать слегка ирреальный образ из микроскопических частиц жизни или произведений Чехова.
Вы заставили актеров, занятых в «Донке», прочитать Чехова?
Я никого не просил читать его произведения, почти все его хорошо знали, а остальные быстро полюбили. Я никогда никого ничего не заставляю делать. Заставлять актера что-либо делать — это большая ошибка. Наша профессия основана на свободе. Все актеры, которых я знаю, это дикие жеребцы. Исполнители этого спектакля — все мои большие друзья, почти семья.
В какую эпоху погружает зрителя ваша «Донка»?
Во времена, которых больше нет, а может, никогда и не было. Не очень далекие, когда люди были похожи на наших дедушек и бабушек, которые предстают перед нами на старых фотографиях — простыми, элегантными, достойными, позирующими и очень человечными. Совершенно не хочу описывать реальное время. Все подвешено в том отсеке памяти, который можно назвать фантазией, мечтой. Некоторые сны позволяют нашему подсознанию проявиться, и я очень часто открываю пространства, чтобы определенные внутренние образы обрели форму.