Романтизм стучался в нашу дверь: «Я помогу»
Почему вы опять взялись за Лермонтова?
В школе, на уроке русской литературы, учительница, рассказывая о Лермонтове, упомянула, что у него было смуглое лицо. Мы не поняли, что значит смуглое. И она пояснила: «Это как у нашего Римаса». Мне это так понравилось, что с тех пор Лермонтов вызывал мой особый интерес. И всю жизнь его время от времени перечитываю. И когда в театрах началась «смута» — появились антрепризы, театр стал коммерческим, спектакли — темными и агрессивными, мне хотелось все это взорвать! И я тогда со злости поставил «Маскарад». Мне хотелось света, смерти, любви, подлинных, вечных страстей — того, чего никогда ничем не заменишь. Отвечать надо Лермонтовым, Пушкиным. Сегодняшний день боится чистоты, верности, всех ценностей, которыми мы должны жить. Эти ценности боятся быть высмеянными. И правильно — высмеют, если ты не будешь прав, если ты не докажешь до конца. И тогда мы спрячемся, со всеми нашими романтическими порывами и мыслями. И возьмемся за чернуху. Двадцатый век не разрешал жить романтизму. Мы были заняты какой-то борьбой. А романтизм стучался в нашу дверь: «Я помогу, я помогу!» В этих добрых чувствах существует театр.
В литовском театре актер — одна из красок. В русской традиции актер — центральная фигура. Как вам удается применять литовский метод в русском театре?
Совсем пустая сцена, воздух играет, свет какой-то — так хорошо! Я так отдыхаю, глядя на это. И вот опять зачем-то вошел актер…
Я помню, как Михаил Ульянов задал вопрос, который показался мне выстраданным: кто сегодня герой? Какая драматургия без героя? Герой на время спрятался? Или мы не видим? Нужны годы, чтобы актеры поняли, что они — часть того действия, которое мы созерцаем на сцене. Время героев и время звезды в актерской среде ушло. Или им нужно другое театральное пространство. Актер подчинен служить чему-то третьему, высокому. А он служил всегда себе, публике, театру, но сам спектакль как результат был для него вторичен. Герой должен взрывать спектакль, а не спектакль должен быть подчинен герою или звезде.
То есть это не признак литовского театра, а веяние времени?
Это возврат к христианскому театру. К библейскому началу. Где вы двое, там я незримо буду присутствовать третьим. ЕМУ служить. Мы потерялись сейчас — кому служить? Режиссеру? Нет. Не очень доверяем. Себе? Хотя бы какие-то гарантии. За себя каждый может ответить. А чтобы служить третьему, служить высшему… Я не имею в виду Бога, но надо себя направлять в вертикаль. Это — религия. Тогда видно: твои претензии на надуманного, предвзятого, воображаемого героя — как это мелко, как ненужно, а в театре — особенно, это даже нечестно. Актеры любят повторять: «Мы — зависимые». Но не от режиссера зависит актер. Я ведь тоже служу этой третьей силе. И иногда снимаю с себя ответственность за решение, часто говорю: «Это не я решаю. Это ОН решает». Мы здесь только исполнители. У нас есть совсем немного таланта, чтобы добавить и приоткрыть вечность.
Кто из вахтанговской труппы наиболее близок к литовскому типу актера?
Их все больше и больше! Я даже боюсь расширять эту территорию. Потому что они способны и готовы заразиться этим. Когда они все заразятся этим, я уйду. Потом они захотят сами искать — может, другую смесь, другую «травку», но они уже будут искать сами этот наркотик. Поэтому надо уйти вовремя. (Все об этом говорят, но никто не уходит.)
А кто изначально был наиболее близок?
Наверное, Симонов. Из молодых — Евгения Крегжде, Артур Иванов, Леонид Бичевин.
Главную роль Арбенина в «Маскараде» играет Евгений Князев. Звезда и к тому же ректор Щукинского училища. Не трудно с ним?
Для него это было сложней, чем для меня. И ему многое приходится преодолевать — надо убить в себе и ректора, и Мессинга, это трудно.
«Дядю Ваню» вы поставили уже в третий раз, «Маскарад» — во второй. Зачем? У вас остается ощущение, что что-то не доделано?
В каждом спектакле что-то не доделано. Поэтому я прощаюсь со спектаклем при сдаче. Я его уже отдаю. Я копаю в грязи, глубоко, как шахтер, как археолог. Найдешь там камень какой-нибудь. На сцену вытащил, положил грязной рукой на сцену. Актер берет, чистит, администрация обрабатывает, оценивает и потом продает. Мне это уже недоступно, это уже не мое. Так что я со спектаклями тут же прощаюсь. У меня вчера появилась мысль, что хорошо бы было уже снять «Дядю Ваню». Самое время. Я вижу недостатки — и это так тяжело!