В гостях хорошо, а дома — лучше
Многие считают, что для вас смерть — одна из важнейших тем. Вот и в РАМТ вы пришли с текстом о литовском гетто, о геноциде.
Тема геноцида очень важна. Этим многие занимаются в жанре документального театра. Но мне кажется, что документы жизни гетто — для телевидения. Театру не надо туда лезть. Театр — это немножко другое. Это творческое переосмысление реальности, а не документ. Някрошюс все время повторяет, что надо удержать себя в этой позиции. И я с ним согласен. Когда все движется в сторону актуализации, в новую драму, очень хочется удержаться в самой трудной части театра, где без профессии — никак. В театре — художественном явлении. Тема геноцида имеет опосредованное отношение к моему спектаклю. От гетто остался — это важно — знак гетто: желтая звезда и свастика. Ведь у меня и в «Рассказе о семи повешенных» никого не вешали. Cамого акта смерти никогда не было у меня на сцене. И здесь не будет.
История гетто — в некотором роде тоже спектакль, поставленный немцами с участием жителей гетто. И евреи-старосты гетто понимали, что это спектакль, но принимали решение, следуя закону: чтобы спасти одного, можно пожертвовать другими. Как надо было играть, чтобы десять немцев вели на казнь девять тысяч евреев! По сути, даже не прибегая к оружию. Немцы играли верой в то, что все будет хорошо. Знакомая игра. Готовность обманываться — одна из тем и моего спектакля. Но главное, конечно, выбор между самообманом и сопротивлением.
У Чехова тема смерти всегда близко. Не думали его поставить? Чеховский фестиваль вас не звал в свою юбилейную программу?
Звал. Но когда затеваются 25 спектаклей по Чехову и все режиссеры совместно замахиваются на юбиляра, самое достойное — промолчать. Чехова я отложил на будущее. Когда торжества утихнут. Хотя по этому случаю перечитал всего, с начала до конца. Если бы к чему-то приступал, то, наверное, к «Скучной истории».
У вас было года три на перечитывания. Такая пауза в работе — для режиссера не страшно?
Не работать длительный период — это в некотором роде моя очередная творческая задумка. В молодости я уже был безработным. После окончания актерского факультета я не получил приглашений на работу. Трехлетняя пауза у меня уже была. Но в тот раз она была вынужденная, а в этот раз — осознанная. Можно замечательно жить не работая — поверьте мне. И даже извлечь пользу. Но наступает момент, когда думаешь: а нужен ли ты? Встает вопрос самоактуализации. Иногда, честно скажу, было очень страшно. А с другой стороны, не хотелось сдаваться!
Но вы болтались без дела? На что же вы жили?
Мы манипулируем именно этим аргументом — «мне не на что жить, надо кормить детей». Сергей Бархин правильно говорит, что все-таки делом, которое требует перфекционизма и немножко высокомерия, немножко идеализма, лучше заниматься людям обеспеченным. Я пришел в театр не за материальными благами.
У вас есть оптимистический вариант вашего будущего?
Ну, например, один из ректоров учебного заведения, учитывая мою профессиональную репутацию, дает мне право на обучение заинтересованных молодых людей. Чтобы мы могли развиваться дальше… По большому счету, мне театра не надо — я уже многое прошел, делал большие спектакли и т. д. Мне интересна лаборатория.
И вы бы не создали театр со своим курсом?
Он бы создался само собой. В России театр своих учеников — вообще единственная модель рождения режиссерского театра.
А в «чужом» театре, теперь в РАМТе, например, хочется остаться?
Конечно! Как не остаться? Ты же свою душу вкладываешь. Это монстром надо быть, чтобы все время бегать. Я не такой. Я театр домом делаю, влюбляюсь в людей, себя вкладываю. С другой стороны, нельзя же обосноваться в чужом доме. Я все время напоминаю себе, что я — в гостях. Хотя не знаю, как это — дома?
Как вы выбираете, к кому пойти в гости?
Обращаю внимание прежде всего на нравы домочадцев. В РАМТе замечательная дружеская атмосфера.
Вы — режиссер-диктатор?
Нет! Дайте мне театр, и вы увидите, что я — ангел. Хотя Анджело в пьесе «Мера за меру» власть превратила в диктатора. Нельзя ничего понять про человека, пока ты не возложил на него ответственность.