Древнегреческая трагедия на московской сцене — Василиос Самуркас о постановке «Медея»
Премьера: 18 и 19 апреля в 19:00
Московский драматический театр имени М. Н. Ермоловой, ул. Тверская, 5/6
Как греческий режиссер оказался в России?
Я окончил театральное училище при Национальном театре Греции как актер. Моими преподавателями были мастера, учившиеся в ГИТИСе. Глядя на них, я тоже захотел поступить в этот институт, потому что однажды понял, что хочу не только играть, но и ставить. В Греции на тот момент, к сожалению, не было режиссерского факультета: стать постановщиком можно было только через 10–15 лет актерского опыта.
На мой взгляд, театр — это наука, которая требует специального образования. В ГИТИСе оно одно из лучших, поэтому греческое театральное сообщество очень уважает русскую школу. Кстати, у меня тогда не было никаких связей в России, и, более того, я даже языка не знал. У меня просто возникла сумасшедшая идея реализовать свою мечту в России. Неожиданно приехав в эту страну, я живу в ней уже шестой год. Иногда сам не могу поверить, что нахожусь здесь уже так долго.
Как в вас уживаются две ипостаси — актера и режиссера?
Болезненно. Я играл в Греции и хочу продолжить путь актера, но, к сожалению, из-за языкового барьера сейчас это невозможно. Представьте, как я с характерным греческим акцентом сыграю Гамлета на русском — это же просто смешно. Наверное, можно найти золотую середину: летом выходить на сцену в Греции, а в остальное время ставить спектакли в России. Тогда мои внутренние артист и режиссер — оба этих странных и страшных существа — будут жить в мире, и я, наконец, почувствую покой.
Процесс осознания разности двух профессий, отсутствия между ними всяческих отношений был для меня непростым. Актер ответственен только за свою роль в спектакле, а режиссер… виноват всегда и во всем.
В чем разница между русской драматургией и древнегреческой?
Разница в форме. Для русской школы характерен психологический театр, актеры находятся внутри ситуации, а зритель за ними наблюдает. В греческой традиции артисты играют тему, обращаясь к зрителю.
Древнегреческий театр имел особенное архитектурное строение, и это тоже влияет на законы драматургии. Непременной составляющей был хор, но, когда говоришь об этом в России, все сразу думают о певчих в церкви. Я, конечно, имею в виду совершенно другое: в античном театре были рапсоды — исполнители гомеровских поэм. Когда появились сильные драматурги, роль этих исполнителей отвели хору, который нараспев комментировал действия протагонистов или выполнял роль отдельных групп людей, например, «коринфских женщин», «фиванских старейшин», «плакальщиц». В моей постановке роль хора отведена музыке, она для меня — еще один актер. Искусство театра — это исконно греческое изобретение, поэтому его законы лежат в основе как русской, так и мировой драматургии.
Почему вы решили заняться возрождением древнегреческой пьесы и поставить «Медею»?
Я считаю, что в России, в стране с такой великой театральной культурой, невозможно отсутствие древнегреческой трагедии в репертуаре театров. Я хочу поставить и Чехова, и Булгакова, и Достоевского, и Шекспира, и современную греческую драматургию, но ставить Еврипида и храбро пасть перед его величием — совершенно другое чувство. Хотя, если честно, невозможно поставить его трагедию и не «проиграть», будь ты самим богом! Это настолько гениальный и большой материал, что в одном спектакле его невозможно воплотить полностью.
«Медея» — вечно живая пьеса, не стоит относиться к ней как к музейному раритету. Ее сюжет основан на предательстве мужа своей супруги — разве это не актуальная тема сегодня? В какой-то момент предательство оказалось для меня очень объемным опытом, и именно он подтолкнул меня к воплощению на сцене этой трагедии.
Как шел процесс работы над «Медеей»? Было ли сложно актерам понять столь непривычный для них материал?
Я чувствую и, более того, вижу, что артистам очень интересно, что они постепенно все лучше понимают пьесу. Я с закрытыми глазами доверяю им, а они — мне. К тому же у нас потрясающий консультант спектакля — профессор и доктор искусствоведения Дмитрий Владимирович Трубочкин. Я считаю, что он единственный человек в России, который действительно глубоко разбирается в античности. Он о Еврипиде и Софокле знает больше, чем они сами про себя. Я хотел, чтобы актеры еще до начала репетиций прослушали лекцию Дмитрия Владимировича, досконально поняли все происходящее, задали все интересующие их вопросы и увидели пьесу новыми глазами. Для меня как для грека эти мифы, ставшие основой нашей драматургии, очень ясны даже на интуитивном уровне, как для вас, например, сказки про Бабу Ягу. Поэтому мне потребовался специалист, который, обладая фундаментальными знаниями, смог бы донести их до русских актеров. Если ставить Еврипида не заморачиваясь, несерьезно и по первому прочтению — получится катастрофа.
Будучи греком, вы чувствуете какую-то особенную связь с темой мифа?
Считаю, что древнегреческие авторы и их произведения принадлежат всем, не только грекам. Я очень люблю эту драматургию, знаю и понимаю ее — можно сказать, она у меня в крови. Чтение этих пьес для меня равносильно полету.
У древнегреческой трагедии есть важная особенность. Например, чтобы иностранцу понять, что представляет собой Грушенька в «Братьях Карамазовых», нужно пожить несколько лет в России и пару раз встретиться с определенным типом женщин. С античной трагедией так не получится: в ней действуют герои-архетипы. У Чехова или Достоевского можно найти себя и в ситуации, и в персонаже. В древнегреческой трагедии зритель может найти себя в большой теме.
И какой архетип воплощает в себе Медея?
Она — женщина-варварка из чуждой грекам страны. Медея отреклась от родины и от отца, безумно полюбив того, кто в итоге ее предал. Из-за этого она убивает своих детей, и в мифе этот поступок показан как акт мести, но я считаю, что все куда сложнее. Очень сомневаюсь, что Медея подняла бы руку на дочерей, но, убивая собственных сыновей, она символически уничтожает всех мужчин, а не просто пытается сделать больно мужу-изменнику. И потом она послала отравленные подарки новой избраннице супруга как раз через детей. Если бы она сама их не убила, вы представляете, что бы с ними сделали горожане? Вот Медея, как мать, и «спасает» их единственным доступным ей способом.
Расскажите о своем взгляде на Медею, на ее противоречивый образ.
Когда я разговаривал с русскими артистами об этом персонаже, они высказали однозначно негативное мнение. Разумеется, убивать детей нельзя, но я старался не судить Медею в своей постановке, а понять ее. Она пожертвовала всем ради одного человека, и он ее предал. Моя задача — поставить вопрос: можно ли простить такое и насколько это сложно?