«Театр может очень громко промолчать». Интервью с художественным руководителем Театра «Модерн» Юрием Грымовым

Леонардо да Винчи не просто самый известный и самый почитаемый из всех художников — он икона, суперзвезда. Слишком красивый, слишком сильный, слишком гениальный. Слишком совершенный, чтобы это могло быть правдой. Как такого человека воплощать на сцене, ведь это всегда очень большой риск?

Понимаете, ведь это все находится в нашем сознании — в моем сознании, вашем, зрителей. Меня, когда я ставлю спектакль, не важно, «Война и мир» ли это, «Петр I», «Нирвана» про Курта Кобейна, никогда не интересует портретное сходство. Помните, был ужасный фильм «Высоцкий, спасибо, что живой», где Безруков в резиновой маске — Высоцкий? Это катастрофа. Потому что искусство — это всегда обобщение. И это некая вибрация моего отношения лично к Леонардо, Петру I, или мое личное отношение к эпохе Возрождения, в которую я влюблен.

Я с детства занимаюсь живописью. Для меня вообще всегда было абсолютной нормой заниматься разной деятельностью: телевидение, шоу-бизнес, клипы, кино, издательство, дизайн. Вся эпоха Возрождения построена именно на этом. Микеланджело, мой любимый, писал сонеты не хуже Шекспира, а если не лучше Шекспира. Он никогда не занимался фресками, и когда ему поручили сделать фреску в Сикстинской капелле, он сказал: «Я никогда этого не делал». А потом он создал одну из самых великих фресок в мире — по заказу папы Юлия II. Поэтому для меня абсолютная норма, когда люди занимаются всем, и я считаю, что именно это «занятие всем» в какой-то степени спасло Леонардо и в то же время разрушило.

Как подступиться к такой фигуре, как Леонардо?

Картины его мне не очень близки, они немножко мертвые. Они потрясающе написаны, прекрасно придуманы, представляют прекрасные трактовки религиозных сюжетов, но все равно это — мир теней. Даже великая «Тайная вечеря» на картине изображена таким образом, что герои как будто глухонемые. Потому что там нет того самого божественного света. Там нет таинства — той самой тайны большого искусства. При этом он, конечно, остается гениальным, известным, популярным художником. Но для меня он больше алхимик. Создать мир эпохи Возрождения и поместить туда живого Леонардо да Винчи — задача непростая, но мне кажется, что у нас получается.

Мир эпохи Возрождения — это же чума и сифилис. Это очень жесткое и жестокое время. Это время самого кровавого римского папы Юлия II — воинствующего папы в доспехах, больше такого никогда не было. На фоне всего этого появляется Микеланджело, Рафаэль, Леонардо, и все это расцветает всего-навсего на двадцать лет.

Я пригласил на эту роль Дмитрия Бозина — звезду Театра Романа Виктюка. Он прекрасный артист, у него великолепная пластика, он влюблен в театр и давно поклонник театра «Модерн». Но на этом мы не остановимся, он будет еще что-то играть в нашем театре, потому что это подарок для меня как для режиссера. Хоть я и избалованный хорошими актерами режиссер, для меня это великое счастье поработать с Бозиным.

Каким образом Леонардо вписывается в концепцию вашей трилогии «Антихрист и Христос»?

А что должно быть главным для актера, которому предстоит сыграть Леонардо да Винчи? Это другой тип мышления?

Это должен быть человек — художник. В большом смысле слова и с большой буквы. Дима Бозин — весь театр. Он трудоголик и без театра просто не может жить. И вот эта его влюбленность в театр чувствуется на сцене, как и у всех актеров театра «Модерн». Юрий Анпилогов играет у нас герцога Моро, который десять лет правил Миланом и был одним из самых кровавых правителей, и тоже являлся одним из постоянных заказчиков творений Леонардо. Жену Моро Беатриче играет Жанна Чирва — абсолютная звезда театра на Юго-Западе. Вот они все, вся труппа и я, все влюблены в театр. Я фанат кино, но понимаю, что кино — это более примитивный вид искусства. Тем более сейчас. Театр — это совершенная история, потому что она в сто раз сложнее. В сто раз тяжелее и для режиссера, и для актера. Я напомню вам слова Аль Пачино, которого спросили о том, чем отличается актер кино и театра. Он сказал, что любой актер — это канатоходец, только актер в театре идет по канату, натянутому под потолком, а актер кино идет по канату, который лежит на полу. То же самое я могу сказать и про режиссеров. Театр — это открытое пространство здесь и сейчас, и люди видят это чудо перевоплощения и настоящей жизни на сцене. У наших зрителей есть уникальная возможность подглядеть, и они у нас подглядели, XVII век — это Петр I, а сейчас на «Леонардо» они увидят XV век. А потом в «Иуде» мы уйдем еще дальше, еще глубже в века.

Вы один из немногих режиссеров, кто решается допустить зрителей до процесса репетиций. Перед премьерой «Леонардо» состоялась такая открытая репетиция, и одно из первых впечатлений, которое осталось — этот спектакль такая попытка посмотреть на произведения и личность Леонардо наравне с его современниками, глазами его современников, и таким путем найти ответ: кем же на самом деле был этот человек.

Это точное впечатление, потому что театр не отвечает же на вопросы, он задает вопросы. Публично. Театр может и промолчать — очень громко промолчать, а зритель на это среагирует и потом уйдет читать и разговаривать. Я уверен, что спектакль «Леонардо» многоразовый, в том плане, что там есть магия того, что происходит на сцене. Можно приходить туда несколько раз, и вы будете видеть все время что-то по-новому. К тому же все время я время от времени что-то изменяю: что-то изменил уже в «Петре I», сделал новую редакцию «Юлия Цезаря» по Шекспиру, что-то меняю в «Нирване». Театр это позволяет, без этого спектакли умирают.

Насколько ваше представление о Леонардо изменилось в ходе работы над спектаклем? Ведь подобные постановки о грандиозных личностях, не байопики, а именно посвящения, исследования, это своеобразный творческий диалог сквозь времена и пространства.

Да, очень сильно поменялось. Я довольно быстро ставлю спектакли, но я довольно долго к ним готовлюсь. Я с детства интересовался этим периодом, но полгода назад, когда я уже принял решение ставить «Леонардо», то, конечно, я много читал, нашел много литературы, был очень погружен. Наверное, я сделаю встречу, расскажу про Леонардо да Винчи, расскажу про Ренессанс. Будет встреча со мной как с человеком, который в этом что-то понимает. Совсем недавно я приобрел книгу 1903 года — совершенно потрясающий анализ творчества Леонардо и всего периода, в сочетании с английскими поэтами и многими его современниками-итальянцами.

Конечно мое отношение к нему изменилось — я стал относиться к нему более снисходительно. Как мне кажется, он стал мне менее симпатичен, чем раньше. Я понимаю, что он принес себя в жертву — как человек, не как художник. Как художник он выиграл, как человек науки он тоже выиграл. У него потрясающая биография, он прожил яркую жизнь. Но счастливую ли? Счастливую ли жизнь прожил Леонардо? Человек, который начинал гигантское количество работ и не заканчивал их. Человек, который не подписывал свои работы и не оставил ни одного портрета. Это странно, учитывая, что он был хорош собой, и он об этом знал. С его загадочной страстью к андрогинности: Иоанн Креститель, которого он написал практически в образе андрогина, конечно, вызвал шквал недовольства. У нас в спектакле тоже присутствует христианская тема, но это другой угол зрения на искусство и на живопись. Например, русский иконописец никогда не напишет у Богоматери обнаженную грудь, а европейские художники это делают практически всегда.

Я считаю, что незаслуженно имеет такую известность Джоконда. Понятно, она стала известна, потому что ее украли, два года ее искала полиция. Понятно совершенно, что произошло. Человек, который ее украл, не для того, чтобы продать, а для того чтобы вернуть ее в Италию, держал ее у себя дома. Когда его нашли, его даже оправдали, и она опять вернулась во Францию. Но это позволило превратить картину в культ — она на чашках, на майках, смартфонах. И мы пытаемся приоткрыть тайну этих взаимоотношений с Джокондой. Три года писать, поверьте, это очень много. Леонардо работал очень быстро, и тут он три года общался с этой женщиной. Были разговоры многих экспертов, о том что ей было 35 лет, и вся любовная связь была потому, что у нее был очень взрослый муж. Но это глупость, потому что Леонардо был на восемь лет старше мужа Джоконды. И у них были отношения, в этом я уверен. Мы эту историю странной связи их друг с другом рассказываем в спектакле театра «Модерн».

Одна из важных черт искусства Леонардо — это то, что в его творениях человек и природа сливаются и становятся единым целым. Человек — это часть универсума. Насколько вам близок такой взгляд на мир? И как вы считаете, идеи эпохи Возрождения вообще сегодня живы? Могут ли они существовать в современном обществе?

Еще один мотив, который удалось проследить на открытой репетиции — связь искусства и власти. Мы видим, как сильные мира сего используют художника в качестве инструмента. Это тоже про сегодняшний день?

Сегодня в меньшей степени. Юлий II, который заказал Сикстинскую капеллу Микеланджело, сказал, что когда он будет на смертном одре перед Создателем, это перевесит те грехи, которые были у Юлия II. А грехов у него было, поверьте, миллион. Он об этом думал. Не забывайте, что все-таки художники всегда писали и создавали свои произведения во славу Бога. И все работы, которые выполнялись в эпоху Возрождения, выполнялись только по заказу. Не было такого: я так вижу, я художник. Всегда был заказ.

Многие не знают, что 90 процентов того, что будет на картине диктовали заказчики, подробно описывая, что они хотят видеть: какой фрагмент писания, какой образ, какой сюжет. А уже художник трактовал по-своему то, что просил его сделать заказчик. Конечно, когда не было ни интернета, ни средств массовой информации, посредством этих скульптур, картин и фресок люди делали послание. И политическое в том числе. Например, в «Поклонении волхвов», как это прекрасно сделал Леонардо. Конечно, это был инструмент, но благодаря этим людям мы получили прекрасную эпоху. Посетите Францию, Италию, вы поймете, что это грандиозно. Это просто переворот сознания.

Я считаю, что в этом была от части миссия больших людей от политики, иногда монстров, таких как Юлий II и Моро. Давайте назовем этих богатых людей продюсерами, которые вкладывали и инвестировали. Нельзя забывать, что они этим украшали свое жилье, они жили в этой красоте, и они хотели похвалиться тем, чего не было больше ни у кого. Некое тщеславие. Но всех превзошел Рафаэль. Но Рафаэль — это еще прекрасный собеседник, его очень любили и у него было заказов больше всего. Он был красив, словоохотлив. Это не конфликтный Микеланджело. То есть это был бульон искусства, политики, крови и денег — это и есть эпоха Возрождения. В театре «Модерн» мы полностью погружены в этот период.

Важной частью спектакля станет фреска, которая на самом деле не фреска, а монументальная роспись — «Тайная вечеря». На ней создается полное ощущение глубины. И не просто глубины, а такой глубины, которая выходит за пределы работы. Стол так выписан, как будто он выходит из границ своего пространства. И кажется, что все за эту трапезу приглашаются. У вас в спектакле в одной из сцен тоже возникает такой удивительный эффект, но это такой перевертыш. Зрители — участники инфернальной трапезы. Кажется спектакль вообще насыщен символикой. Насколько вам важно, чтобы зритель думал, расшифровывал происходящее?

Очень важно. Есть прекрасная фраза Михаила Чехова: «В театре работает зритель, не надо ему мешать». Я сторонник того, чтобы зрители приходили, наблюдали, подглядывали, расшифровывали, думали и приходили посмотреть еще раз. Очень важный момент — послевкусие. Хороший театр, как хорошее вино, оно не может быть разлито за секунду в дешевую бутылку и залпом выпито. Театр — это роскошь, которую вы можете себе позволить. Конечно, ребусы нужны, это интересно, они тренируют вас и развивают вас, потому что вы в театр приходите со своим багажом, со своими знаниями, представлением о прекрасном и ужасном. Реакцию, которую вы получаете — получаете вы. Да, где-то я ее провоцирую и где-то я понимаю, где она будет и в чем. Но все равно зритель подключается сам к той вибрации, которая есть у меня, потом она есть у актеров, а потом она переходит в зал.

На сборе труппы вы сказали, что сезон будет принципиально отличаться от предыдущих. Как вы могли бы сформулировать основные темы предстоящего сезона. Какие главные вопросы театр ставит перед зрителями?

Во-первых, это трилогия — «Петр I», «Леонардо», потом будет «Иуда?». Следующие два года в театре «Модерн» все постановки будут посвящены женщинам. После «Леонардо» я приступлю к спектаклю по Лескову «Леди Макбет Мценского уезда». Надо прерваться, очень тяжело быть только внутри трилогии «Антихрист и Христос». Сегодня очень сильно меняется отношение к женщине в мире. Очень многие женщины приходят в политику, и вы видите, что многие из них еще более жестокие и жесткие, чем мужчины. То, чего я лично не ожидал. Все разговоры о толерантности — тоже ситуация сильно перегрета. Поэтому в театре «Модерн» в течение двух лет и спектакли режиссерской лаборатории, и мои постановки, будут посвящены женщинам. Стартуем мы с Лескова «Леди Макбет Мценского уезда», потом будут Коэльо и Павич.

8 октября в театре вы проведете творческую встречу со зрителями в формате открытой беседы. Насколько вообще важен для режиссера прямой контакт с публикой?

Важен, потому что театр это же бутик, это ручная работа. В кино нет такого контакта, я не чувствовал его. Да, я получал награды какие-то российские и международные, но я не чувствовал этого контакта. В театре есть возможность получить контакт от зрителя, живой контакт, есть возможность поговорить. Потом на этой встрече я потихонечку начну рассказывать такую лекцию о современном искусстве и искусстве эпохи Возрождения. Но это зависит от зала, что им будет интересно. Я раз в год делаю такую встречу, мне это интересно, мне это полезно — слышать и видеть обратную связь, что люди думают про спектакли, наш театр, что у них сегодня на душе. Это от части такой психологический сеанс разговора по душам.

Топовым экспертам арт-рынка минимум раз в неделю на электронную почту приходят письма со словами: «У меня есть картина. Думаю, это Леонардо». Есть известная история о покупке арабским кронпринцем за 450 миллионов долларов картины Леонардо, его автопортрета, подлинность которого не доказана. Почему он так волнует до сих пор?

Не забывайте, что Леонардо, в отличие от других художников, дописывал работы своих учеников. Даже в его картинах иногда ученики дописывали. «Мадонна Литта» в Эрмитаже тоже стоит под сомнением, что это сам Леонардо, возможно это кто-то из его учеников. Но в этом-то и есть интерес рассуждения о том, что заложил Леонардо. Потому что он все-таки мистификатор, алхимик, человек, не оставивший ни одного, доказывающего, что это он, автопортрета. У Микеланджело было большое количество автопортретов, а Леонардо, красавец, этого не сделал. Поэтому он такой мистификатор, это от части шоу-бизнес, но в этом и есть счастье разбирать, спорить о наследии Леонардо.