Пастель в русском искусстве XVIII – XX вв

Тот, кто в детстве пытался залить маминым лаком для волос «Прелесть» рисунок, сделанный мелками, убедился на собственном опыте, как предательски тухнут цвета и осыпается с листа красочная пыль. Пастель,
одна из самых удобных и дешевых живописных техник, оказывается и самой эфемерной. Легче сохранить бабочку на булавке, чем шедевр, составленный из десятков тысяч крупинок сухого
пигмента. А условия для показа
капризных вещей соблюсти еще
труднее. Поэтому так редки выставки пастелей.

Тот, кто в детстве пытался залить маминым лаком для волос «Прелесть» рисунок, сделанный мелками, убедился на собственном опыте, как предательски тухнут цвета и осыпается с листа красочная пыль. Пастель,
одна из самых удобных и дешевых живописных техник, оказывается и самой эфемерной. Легче сохранить бабочку на булавке, чем шедевр, составленный из десятков тысяч крупинок сухого
пигмента. А условия для показа
капризных вещей соблюсти еще
труднее. Поэтому так редки выставки пастелей.

«Пастель» — слово, однокоренное итальянской «пасте». И гастрономические ассоциации
здесь правомерны. Рецепты из старинных обучающих пособий не отличаются от кулинарных: «Когда загрунтуется полотно, тотчас его, сырое, пудрят толченою пемзою, и когда весь грунт
совершенно высохнет, тогда можно будет по нем делать оными
красками, употребляя для сбивания и стушевывания палец».

Любимая философамисенсуалистами категория вкуса
в смысле способности различать
прекрасное именно в пастели обретает материальную конкретность.
Это вкусные картинки, почти буквально ароматные, сладкие, тающие на языке, с нежнейшей текстурой и хрустящей корочкой… Лучше
всех это понимали мастера рококо
с их изощренными рифмами эротического и гурманского. Жемчуг,
перламутр, атласные ленты, пудренные мукой парики и тлеющий
под белой кожей румянец — любимые галантной эпохой фактуры. С особым изяществом их удавалось
передать именно в пастели. Был
даже момент, когда масляная живопись принялась подражать тонкой нежности этой техники, например, у Франсуа Буше.

Но помимо «пикантной», есть в пастели и другого рода откровенность. Живопись делали на века,
для потомков, и потому в ней строже блюли формальные каноны, выбирая набор поз и выражений лиц
из «приличного» ассортимента.
Интимность же пастельной техники часто уводила художника от композиционных шаблонов. Поэтому так много на выставке неожиданных, поразительных в своей антиантикварной открытости вещей,
вскрывающих ту пленку условности, которой прочно затянута для
нас «большая» живопись. Румяная
седая бабушка Екатерина II, разменявшая седьмой десяток. Неизвестная в чепце и со сломанным носом
руки Карла Барду. Выпадающие
из своего времени импрессионистические дамы и господа Венецианова, в том числе графиня Строганова, грустным обаянием похожая на Жюльет Бинош. Карикатурный архитектор Кваренги в дурацкой шапке и с красным носом,
ловко нарисованный насмешником Орловским. Иллюстратор Ковригин, смотрящий «в объектив»
с современной дерзкой прямотой.
«Вакханка» и автопортрет любителя клубники со сливками Константина Маковского — то и другое прямо на обертку шоколадки.
Левитановские пейзажи, напитанные сыростью выше обычного. Невиданный Кустодиев, непристойной японской экспрессией напоминающий Тулуз-Лотрека. Опасливо
эротичный этюд сына Зинаиды Серебряковой. Пастернак-отец, подглядывающий как будто в замочную скважину за яснополянским
семейным вечером Толстых. Самокритичный автопортрет обрюзгшего сластолюбца Констанстина
Сомова.

Из немногочисленных современных художников, попавших на выставку, одному только Владимиру Янкилевскому в цикле «Пространство переживаний» удается
поймать эту подкожную проницательность пастели. Правда, уже в сюрреалистическом ключе, он забирается скорее в подкорку.