Беспутные праведники. Орден Нищенствующих Живописцев

«Орден нищенствующих живописцев» – так называли себя члены этого кружка. Они и правда были вечно нищие, как церковные мыши. А также вечно оборванные, как бомжи, вечно жалкие, как шуты, вечно пьяные, как сапожники. И еще один непростительный недостаток у них был: они писали гениальные картины.

Арефьевцы – едва ли не единственный (за исключением неоакадемизма, но тот вспыхнул звездой на несколько лет и погас) истинно петербургский, а точнее ленинградский арт-бренд. У них до сих пор не было ни одной музейной выставки – только отдельные персоналки, да и то после смерти самих авторов. Они оказали огромное влияние на следующие поколения петербургских и российских художников, но о них по сей день не написано ни одной крупной монографии. Их ценит каждый, кто по-настоящему разбирается в искусстве, но никто не знает подробно.

Круг сплотился в конце сороковых вокруг Александра Арефьева. Судьба Арефьева абсолютно типична для всех его соратников: учился в средней художественной школе, оттуда был выкинут «за формализм», сидел, диссидентствовал, участвовал в полуофициальных выставках, эмигрировал, умер. Попутно создал стиль, который нынче искусствоведы определяют с первого взгляда. Живопись арефьевского круга – с первого взгляда и не живопись вовсе, а почти графика. Очень жесткие и выразительные линии. Очень густой цвет. Стилизованные, почти мультяшные силуэты. Лубочные сюжеты: если петербургский пейзаж – то не дворцы и не каналы, а рабочие окраины. Если люди – то пьяницы, торговки, праздношатающиеся люмпены. Если сюжет – то не любовь или производственный героизм, а дворовые сценки и коммунальные свары. От всего этого рождается огромное ощущение тепла и правды. При этом их живо- пись очень качественна чисто технически. Не зря Арефьева выгнали из СХШ «за формализм»: он и его товарищи действительно досконально изучили вопросы формы и цвета, отбросили излишние детали и научились одной-двумя линиями, парой цветных мазков передавать все, что им хотелось. Иногда это смотрелось аляповато, иногда полудетски, но всегда било в самую точку. Немногословное юродство от живописи оказалось гораздо более выразительным и точным, чем все старательные прорисовки и лессировки реалистов.

Полдюжины арефьевцев – самое ценное, что есть сегодня в истории петербургского искусства послевоенного периода. Сейчас очевидно, что работы Рихар- да Васми, Валентина Громова, Шолома Шварца с их вниманием к повседневности и подробностям быта были очень созвучны своей эпохе. Той же самой защитной реакцией на грохот идеологических лозунгов обладала проза Довлатова – такого же «арефьевца», только от литературы. Официальным членом группы считался поэт Роальд Мандельштам – он словами делал то же, что художники красками, а еще чуть-чуть рисовал. Прямые и безусловные наследники арефьевцев – митьки с их трогательной душевностью и бытовыми сценками: это, впрочем, неудивительно, ведь одним из наиболее выдающихся членов арефьевской группы был прекрасный художник Владимир Шагин, отец «главного митька» Дмитрия Шагина. Да и все позднесоветское поколение, поколение наших родителей – оно чувствовало и ощущало себя именно так. В этой риторике, в этой эстетике, где под шум официальных речей из телевизора похмельная интеллигенция стоит в очереди к пивному ларьку. Какие чувства они могут вызвать у сегодняшнего зрителя? Гремучую смесь отчаяния и любви – и ни от того, ни от другого чувства никак не избавиться. Арефьевский круг и все, кто был к нему близок, – совесть этого поколения, его больная совесть.