Шедевры музеев мира в Эрмитаже: Ян Вермеер “Любовное письмо”

Первое, чем ошарашивает «Любовное письмо», – оно совсем маленькое. Даже чуть меньше, чем сорок на сорок пять сантиметров – как будто художник подглядел сценку из чужой жизни в замочную скважину. Маленькая жизнь маленьких людей на маленьком холсте – и ради этого холста затевается целая выставка, заключаются международные межмузейные соглашения, освобождается эрмитажный зал. И вообще, эта небольшая художественная почеркушка – один из шедевров голландского искусства, заслуживающий отдельной выставки.

Как всегда у Вермеера, на картине утро. Художник любил боковой свет, падающие искоса солнечные лучи. Вырываясь из окна, они заливают комнату. В комнате сидит молодая дама в желтом, она только приготовилась помузицировать на цистре, но тут прибежала служанка и протянула ей конверт. Не пришла, а именно прибежала: у входа в комнату служанка наспех скинула башмаки и бросила швабру. Молодая аристократка в смятении: она и рада письму, и взволнована им, и боится показать, что письма она ждала, а его отправитель ей небезразличен. Служанка же улыбается по-доброму: она-то видала виды, и относить любовные письма от кавалеров к дамам и обратно ей не впервой. Ее швабра как символ домашней рутины и башмаки как общепринятый в голландской живописи символ семейной пары оставлены на первом плане, они пророчат светлое матримониальное будущее юной госпоже и заодно композиционно углубляют пространство картины. У нас, русских, «два сапога – пара», а у голландцев – два башмака.

Свойственная Вермееру магия света, конечно, царит и в этой его картине, как и во всех прочих. Однако современный интерпретатор наверняка нашел бы повод сделать упор на классовую критику. И в самом деле, взгляд художника (то есть ремесленника, выходца из низших общественных слоев) внутрь аристократических покоев осуществляется как бы украдкой, через щель. И тут выясняется, что аристократия-то не так величественна, как хочет казаться: молодая госпожа разодета в шелка с горностаевой опушкой, но в комнате у нее сущий бардак, стоят корзины с бельем и валяются какие-то тюфяки, а перед входом в комнату сушатся тряпки и разбросаны смятые ноты. Да и самой юной даме, возможно, любовное письмо не в последнюю очередь важно как шанс выгодно выйти замуж и наконец выкарабкаться из пусть титулованной, но бедности. И бархатный занавес на первом плане лишь подчеркивает эту бедность: такие тяжелые шторы голландцы вешали в домах, чтобы не выпускать из них тепло – в домах, где постоянно топить печи было чересчур накладно.

Однако Вермеер не рассчитывал на модные марксистские интерпретации. Его интересовали чисто живописные проблемы – как льется по косой свет из единственного окна, как по-разному ложится на хлопковую косынку служанки и на шелковое платье госпожи, на льняную юбку простолюдинки и на меха аристократки. Как переливается на свету атлас и как поглощает свет бархат, как сияет матовая девичья кожа, как отражают свет жемчуга на шее и бриллианты в ушах. Интересны ему были и эмоции – недоумение и волнение девушки, понимающая улыбка немолодой служанки. Интересны ему были и фактуры: мрамор пола, дерево цистры, резьба на заднем плане. Наконец, коллег своих он тоже вспомнил: за спиной у двух женщин висят картины с лесным и морским пейзажами – наверняка Вермееру было кому из современников «подмигнуть» этими деталями на своем холсте.

Практика «выставок одной картины» для Эрмитажа уже давно не новость. Главный музей страны регулярно привозит что-то подобное из ведущих музеев мира: один, но шедевр. Для этого даже существует отдельная программа, которая так и называется: «Шедевры музеев мира в Эрмитаже». В ее рамках нам привозили уже много музейных хитов, теперь вот привозят Вермеера. В ответ Эрмитаж показывает в своем амстердамском выставочном центре подборку голландской и фламандской живописи из своей коллекции – в том числе полотна Рубенса, ван Дейка и Йорданса.