Окрыленный всадник

Если остановить любого человека на улице и задать вопрос: «Что вы знаете об Осетии?», он ответит: «Там недавно война была, по телевизору показывали». Потом он подумает и, может быть, припомнит, кто с кем воевал, а также что Осетия сегодня разделена на Северную и Южную. Потом вспомнит осетинские пироги, дирижера Гергиева и то, что осетином был отец Иосифа Сталина. Но первая ассоциация – война.

У основателя и владельца Нового музея Аслана Чехоева, видимо, ассоциации совсем другие. Чехоев сам осетин, родился в Цхинвале, для него Осетия не горячая точка из новостей, а родная земля, в которой ему знаком каждый угол. Не говоря уже об искусстве.

Выставка состоит из 60 работ десяти художников. В подавляющем большинстве это живопись. Именем основоположника осетинского искусства Косты Хетагурова, этакого местного Репина, сейчас называется Северо-Осетинский государственный университет, чей факультет искусств окончили многие молодые художники из представленных на выставке. Старшее поколение училось в петербургской Академии художеств или в московском Институте имени Сурикова. Это сказалось на их живописной манере. Патриарх осетинской живописи Шалва Бедоев, например, учился у Евсея Моисеенко, корифея левого крыла ЛОСХа 1960–1970-х: интересно рассматривать его холсты и высчитывать, что в них возникло под влиянием учителя и его соратников, а что пришло из других источников и в какой мере эти источники стоит считать национальными. Вообще, поиск «национального» – самая интересная задача для зрителей «Окрыленного всадника»: собственной глубокой живописной традиции у северокавказских народов нет, художники учились по западным образцам, поэтому проникнуть сквозь «постановку руки» европейской академической школы и по ту сторону ее отыскать что-то истинно осетинское, будь то особый колорит или мотивы национального нартского эпоса – увлекательный квест.

Естественно, множество работ посвящено местным сюжетам. «Цхинвал своего детства» уже много лет подряд пишет Лаврентий Касоев. Причем пишет именно в то время, когда город стал предельно недетским. В 1991 году, когда на Кавказе, как и на всей территории СНГ, все разваливалось, художник возглавил местный Лицей искусств. С тех пор утекло много воды, а лирик Касоев по-прежнему рисует уже несуществующие улочки и дворики старинного Цхинвала и учит детей. Тот же Шалва Бедоев изображает «Древо жизни», обращаясь к старинным мифологическим корням своего народа. Насмотревшись за время обучения в Академии художеств живописи модернизма ХХ века, пропустив ее через себя и выработав свою собственную манеру, Юрий Абисалов широкими мазками едва обозначает пространство, в котором разворачивается сюжет его картин – пространство не столько материальное, сколько эмоциональное, – но в этот водоворот красок помещает простых и наивных персонажей, чем сразу привязывает картины к местной действительности. У него с голубых лугов и из желто-оранжевых домов стартует в полет «Сельский Икар», а на ярко-синем лугу под малиновым солнцем одновременно цветут и плодоносят деревья из маминого сада. Роберт Каркусов, философ от живописи, старается посмотреть на мир со стороны, словно в первый раз: предельно внимательный к форме, к цвету, выписывающий каждый блик и каждую тень, Каркусов каждую вещь: чашку, кувшин, яблоко – представляет словно чужой, словно новым отстраненным взглядом предлагает на нее взглянуть. Вадим Каджаев, наоборот, обращается к самым «замыленным» сюжетам, общим для фольклора всех народов – рождение, смерть, битва – и тем самым возвращается к некой общей для всех культурной матрице.