Большой зал Филармонии. Закрытие сезона.

Большой зал Филармонии закрывается на годичный ремонт. Оба филармонических оркестра будут выступать в залах Капеллы, Гербовом зале Эрмитажа, Эрмитажном театре, Соборе Петра и Павла на Невском. Домашний сезон завершается концертом ЗКР под управлением Юрия Темирканова с отличной программой – “Пасхальная увертюра” и Сюита из “Золотого петушка” Римского-Корсакова соседствуют с “Весной священной” Стравинского.
“Пасхальную увертюру” в советское время стыдливо называли “Светлый праздник”. Она написана на материале знаменного распева, русского аналога грегорианского пения. Конечно, эти скупые напевы на трех-четырех нотах – не “мелодии”, но кроме мелодии, романтический век не знал другого материала. Поэтому великий русский классик подходит к знаменному распеву примерно так же, как к архаическому крестьянскому фольклору: ритмизует в духе позднейшей церковной музыки, приделывает к нему преотличную гармонию, важно оркеструет. Получается завораживающе красиво. И очень романтично. А романтизм – он ведь в чем? В том, что даже такой суровый и бородатый в душе артист, как Римский-Корсаков, дает нам увидеть не источник (тот же знаменный распев), а прежде всего себя, отраженного в источнике. Желая заглянуть в глубины истории, романтик, как Нарцисс поневоле, видит в ней лишь собственный симпатичный художественный облик. Напротив, опера “Золотой петушок” находится на авангардном острие своего времени. Композитор последовательно и холодно играет в музыкальные кубики и доигрывается уже до исчерпания самих правил игры. Более кристальных структур, более ясного понимания границ своего искусства уже не бывает. Причем композитор сознательно и стоически замыкает себя в этих границах, отказывается их переступить. Отсюда предельная красота музыкального языка. Отсюда же и трагический оттенок “Золотого петушка”. Это, конечно, сатира. Но сатира не на царизм, а на человека как такового, с его ограниченностью и неспособностью к сверхъестественному. То, перед чем остановился Римский-Корсаков, открыл Стравинский. Он учился у Римского частным образом, и дай бог каждому подрывнику побывать в учении у такого академика. “Весна священная” оказалась для музыки витаминным взрывом.
В ней содержится очень многое из того, чем питался ХХ век: природа и фольклор обрели голос, ритм человеческих движений сравнялся по важности с ритмом пения, а место согласнозвучия заняла конфликтность. Это была новая красота. Новизна “Весны священной” такова, что она, будучи написана 95 лет назад, даже сегодня кажется “современной музыкой”. Особенно в таком почтенном месте, как Большой зал Филармонии, где ее играют очень нечасто. Принято думать, что по акустике Большой зал – один из лучших в России. И даже в мире. Это утверждение настолько же патриотично, насколько далеко от реальности. Большой зал – очень специальное место. Поначалу оно предназначалось для балов. А члены Дворянского собрания определенно не танцевали под крупный оркестр. Зал был рассчитан так, чтобы его заполняла игра 2050 музыкантов, и в целом он сохранил эту звуковую вместимость. А коллективу в сотню человек, играющему Малера и Рихарда Штрауса, на кульминациях явно тесно в сравнительно небольшой кубатуре. Помните эру аудиокассет, помните записи с превышением уровня? Звук на них глох и терял глубину, напоминая нерасчленимое патефонное мычание. Вряд ли после ремонта акустика зала станет лучше. Обычно денег всегда не хватает, а качественная переделка с участием инженеров-акустиков и с использованием надлежащих материалов стоит дорого. Будем надеяться, что акустика Большого зала хотя бы не ухудшится, и он останется лучшим в городе местом для симфонической музыки. Правда, лишь на время – ведь уже строится третья, концертная, сцена Мариинки.