«Возвращение домой»

В вашей театральной жизни до этой работы был небольшой перерыв. Да, я несколько лет активно снимался. Жажда наживы и легкой славы захватила с головой (смеется). Но когда в творческой жизни возникает такое сочетание, как Мирзоев и Суханов, то странно даже думать, соглашаться или не соглашаться. В разные годы я видел много спектаклей Мирзоева. Не могу сказать, что по моим внутренним ощущениям и театральному «тону» это самый близкий мне режиссер, но это режиссер, несомненно заслуживающий интереса и желания попробовать себя в такой непривычной эстетике.

Вас не привыкли видеть в такой сложном, интеллектуальном материале. Ну и что? Та сторона творчества, по которой меня знает большинство людей, и то, чего они ждут, – это часть их биографии, а не моей. Есть узкий круг, который знает меня по театральным работам со времен МТЮЗа, Гинкаса и Яновской. Есть круг людей чуть пошире, которые знают меня по работам с «Квартетом И». Есть еще более широкий круг людей, которые знают меня по каким-то телевизионным проектам и кино, а есть вообще широченный слой, который знает обо мне только то, что я сын Виторгана и муж Собчак. Это восприятие характеризует их, а не меня. Если человек узнал меня как мужа Собчак, значит, скорее всего, он не ходит во МХАТ, МТЮЗ, «Табакерку» или «Ленком» – театры, в которых я работал. Ориентироваться на то, чего от меня ждут зрители, я даже не пытаюсь, вообще об этом не думаю.

Легко ли было подстроить себя под режиссерскую манеру Мирзоева? По-разному. Легко и не должно быть. Мы притирались к друг другу, находили общий язык, и для того, чтобы нащупать его, требуется и время, и усердие, и желание. Но, конечно, хозяином спектакля, несмотря на то, что все мы являемся соавторами, остается режиссер. Он знает, о чем он делает спектакль в целом, и понимает, какие средства выразительности ему для этого нужны.

В чем особенность этой работы? Обычно я всегда принимаю активное «креативное участие», а тут Владимир Владимирович меня немножко «осаживал», сдерживал. Он не запрещал мне придумывать, но все время ограничивал мою фантазию. И только прогоны на зрителя и уже прошедшая премьера дали возможность ощутить, что, наверное, он был прав в этих своих ограничениях. Ему было нужно, чтобы мой персонаж был «актером другого театра». Не того, в котором существуют все остальные герои этого спектакля. Он должен очень сильно отличаться. От меня ему нужна была простота, сдержанность и отстраненность.

В этой пьесе сложно было найти логику или все было понятно с самого начала? Было довольно непросто. Особенно в том, что касается моего персонажа. В пьесе я увидел слабого человека, у которого все отбирают, и он не может этому противостоять. А Мирзоев увидел другое. Мой персонаж самый сильный из самцов в этом доме и при желании он может весь этот домашний мир возглавить. Но он не хочет жить в этом мире и по его законам. Он хочет оторваться от этих корней, от архаичного и тоталитарного мышления. Он не хочет ломать и передавливать других. Хочет иметь свободу выбора. Показать отказ от насилия как самую большую силу – в этом была наша главная задача.

Какие ваши впечатления от партнерства с Максимом Сухановым? Он – человек-планета, самодостаточный и целостный. В нем как в партнере я больше всего ценю готовность к поиску, способность задавать вопросы и искать на них ответы.

Вы известный человек. А как чувствуется известность? У меня сложное отношение ко всему этому. К примеру, эхом начинает разноситься каждое твое слово, даже случайно брошенное. Мне некомфортно, когда люди меня узнают, предпочитаю оставаться инкогнито, потому что так чувствую больше свободы и меньше ответственности. Лучший для меня вариант участия в съемках, когда деньги получаешь за работу, а фильм не выходит в прокат. Остаться и с деньгами, и без позора (смеется). Меня интересует известность в узкопрофессиональном кругу – театрально-киношном.

Тот образ, с которым вас отождествляют люди, и то, кто вы есть, это одна и та же личность? Артисту непросто сохранить себя в большом количестве работ. У меня нет пресыщенности работой, нет усталости. А что касается того, как и кто меня воспринимает… Я с детства был сыном известных родителей. И все, что происходило в моей жизни: школа, поступление в институт, приход в театр, работа в кино, – проходило под знаком узнаваемости. Помню, была у нас встреча одноклассников, в то лето когда все закончили школу и поступали в вузы. Я сказал, что поступил в ГИТИС, а кто-то на это бросил: «Ну, все понятно! Блат, все дела…» И закончилась эта встреча дракой. Сейчас у меня уже атрофировалось чувство необходимости доказывать, что моя фамилия ни при чем. Пусть люди воспринимают меня так, как им заблагорассудится. Совершенно не претендую на то, чтобы меня любили. Хотелось бы, чтобы понимали. Понимания хочется, безусловно, больше, чем любви.

Каким должно быть предложение в театре или кино, чтобы вы согласились играть? В театре в первую очередь меня интересуют пьеса и режиссер. В кино я менее претенциозен и переборчив, нежели в театре, где стараюсь сократить степень компромисса до минимума. В голом коммерческом театральном проекте участвовать не хочется.

Театр сейчас переживает сложные времена? Знавал я времена для театра гораздо худшие, чем сейчас. Пустые залы начала 1990-х, к примеру. Проблема еще и в том, что театр в СССР занимал несвойственное ему место. Ничего больше не было в индустрии развлечений, и поэтому он имел такое гигантское влияние. Театр, конечно же, искусство для избранных. Не в том смысле, что для лучших. Просто его аудитория значительно уже, чем у телевидения или кино. И это нормально, не страшно. Театр не исчезнет никогда, в нем есть то, чего нет нигде, – живой обмен энергией, сиюминутность происходящего.

Вы ощущаете себя шоуменом, режиссером, актером кино или в большей степени театральным артистом? Конечно, театральным артистом. В значительно большей степени, чем кем бы то ни было еще.