Борис Годунов

Думный дьяк Щелкалов выступает с телеобращением к нации, Юродивый забивает косяк, отставной агент КГБ Пимен выстукивает последнее сказанье на клавиатуре лэптопа. Сцена в корчме играется в манящем неоновой вывеской стриптиз-баре, вместо Грановитой палаты – узнаваемые интерьеры зала заседаний Госдумы на Охотном ряду, вместо площади перед собором Василия Блаженного – нечто среднее между залом Большого театра и интерьерами то ли храма Христа Спасителя, то ли Кремлевского дворца съездов.

Действие оперы Модеста Мусоргского перенесено в начало девяностых годов прошлого века: только что свершился августовский переворот, на стене зияет грязный след от валяющегося под ногами советского герба, повсюду снуют рабочие в спецовках – едва оправившейся от политического катаклизма стране срочно требуется капитальный ремонт. Народ, правда, отнюдь не молчит, а стычки демонстрантов с ОМОНом вызывают ассоциации не столько с захватом Белого дома в 1993-м, сколько с недавними событиями на Чистых прудах. Нельзя сказать, чтобы попытка актуального политического высказывания видного британского режиссера Грэма Вика отличалась какой-то особой пронзительностью или свежестью театральных ходов – но, как говорится, «Хоботов, я оценила». Куда более однозначный энтузиазм, как это часто бывает у Валерия Гергиева, вызывает музыкальная сторона мариинской премьеры: Годунов Евгения Никитина и Шуйский Евгения Акимова звучат эталонно.