В сиквеле важнейшего для 1980-х фильма «Уолл-стрит» Оливер Стоун высказывается о финансовом кризисе
Двадцать лет в тюрьме – шутка ли! Но поседевший Гордон Гекко (Майкл Дуглас), отмотавший срок за денежные махинации, состарился только снаружи. В длительном заточении некогда лучший брокер Уолл-стрит сохранил-таки главную черту своего характера – алчность. На свободу Греко выходит в разгар мирового финансового кризиса и первым делом спешит поделиться с окружающими богатым личным опытом: пишет автобиографическую книгу, раздает интервью и выдает свою акулью философию за экономическую теорию, читая лекции в университете. Его самым внимательным слушателем оказывается молодой трейдер Джейкоб (Шиа ЛаБеф), у которого еще и роман с дочкой Гекко (Кэри Маллиган).
В фильме про крушение финансовых пирамид жизненные неурядицы (в том числе и семейные – Гекко пытается наладить отношения с родной дочерью, у которой и без папы в жизни хватило психологических травм: мама сошла с ума, брат покончил с собой) разумно задвинуты на второй план. На переднем – как и в оригинале – мелькают сводки из мира финансов. Если вы помните, на конец 2008 года они были не очень утешительными: лопающиеся мыльные пузыри, ипотечный дефолт и банкротства компаний, от гигантских корпораций до мелкого частного бизнеса. Сиквелом своего программного фильма Оливер Стоун пытается дать панораму сдвигов, случившихся в экономике Соединенных Штатов с конца 1980-х и, как обычно, по-ленински оптимистично пророчит скорую смерть мирового капитализма.
Режиссер рассказал Time Out, за что он так ненавидит финансовую элиту и правительство родной страны.
Вы, кажется, никогда не устаете.
Да, у меня получился невероятно насыщенный год. Как я шучу, из Канн в Кочабамбу. Каннский показ «Уолл-стрит – 2» стал одним из самых ярких событий в моей киножизни – это была самая элегантная премьера из всех, на которых я был, я остановился в номере Грейс Келли в отеле Carlton и жил с видом на Канны прямиком из хичкоковского «Поймать вора». А затем я поехал в Кочабамбу, где на премьеру «К югу от границы» пришло шесть тысяч боливийцев, освистывавших злодеев и аплодировавших героям с экрана; это был самый большой показ в моей жизни. Было чудесно.
Почему почти все ваши фильмы посвящены критике истеблишмента – то финансового, то политического?
Знаете, я предал собственные корни. Я поступал в Йель в 1968-м, в один год с Джорджем Бушем. И мне очень не нравились собственные однокурсники. Их надменность выводила меня из себя. Так что я решил выбираться оттуда на хер. Мне понадобилось дважды отчислиться, чтобы попасть во Вьетнам. И с тех пор вся моя жизнь была восстанием против этой элиты, образованного высшего сословия, разрушившего эту страну.
Что именно не нравится вам в высших кругах?
Да им же на все плевать! Им нет дела до афганской нищеты, как раньше им была по барабану нищета вьетнамская! Все, что их заботит, это власть, контроль над ней. Вот из-за чего все эти войны.
Вы не боитесь репутации сторонника теорий заговора?
Вы знаете, меня всегда критиковали. Еще когда я написал сценарий «Полуночного экспресса» для Алана Паркера, меня костерили за то, что я преувеличил жестокость турецких тюрем. Возможно, так и было. Но вот после «Джей Эф Кей» судья Джордж Банди Смит и бывший госсекретарь Роберт Макнамара проверяли то, что я говорил о Кеннеди. Я же все время заявлял, что одной из причин убийства Кеннеди был его план по выводу войск из Вьетнама, и они доказали, что я был прав.