Эдвард Нортон: «Думаю, Бергману понравился бы наш фильм»
Персонаж Нортона в фильме Джона Керрана, Джеральд Крисон по кличке Стоун – велеречивый зек, надеющийся на условно-досрочное освобождение; выйдет ли он на свободу, зависит от того, получится ли убедить занимающегося его делом офицера (Роберт Де Ниро) в состоявшемся исправлении. Все это очень напоминает «Первобытный страх» (в котором герой Нортона, убийца архиепископа с мнимым раздвоением личности, водил за нос собственного адвоката), пока «Стоун» вдруг не делает неожиданный сюжетный твист: в итоге уже персонаж Де Ниро переживает душевный кризис, а на Крисона снисходит взаправдашнее откровение.
Как вы оказались вовлечены в этот проект?
Меня в него привел Джон Керран. Еще когда мы вместе работали над «Разрисованной вуалью», он рассказывал, что хочет снять кино о том, как Америка представляет себя религиозной, высокоморальной страной и как сама себе в этом противоречит. Он продолжал повторять: «Разве не интересно исследовать конфликт между тем, какими отдельные индивиды и целые культуры представляют себя, и тем, каковы они внутри? Ведь если эту разницу не сгладить, то неизбежно некоторое моральное разложение».
Когда возник сценарий Ангуса Маклаклэна, вы с Керраном, должно быть, решили, что это судьба.
Ну, когда мы только начали снимать, в сценарии Ангуса все эти элементы не были превалирующими. Действие первоначально происходило на юге, а не в Детройте, и оно набирало ход совсем в другом ритме, чем получилось в фильме. Когда Джон начал работать над историей, ключевыми для фильма как-то сразу стали другие вопросы, не те, что задавал сценарий. Что такое духовное перерождение? Какую форму оно приобретает? Как сделать его достоверным? Поначалу я не был уверен в сценарии, но Джон сказал: «Думай о нем как о стартовой точке инверсии между двумя персонажами – Стоуном и Джеком». Мой персонаж растет, а герой Де Ниро, наоборот, переживает падение. Мне понравилась мысль о том, что, на первый взгляд, этот зек кажется самым удивительным персонажем из всех, кто когда-либо переживал на экране духовное пробуждение.
Вы вообще тяготеете к персонажам, которые ищут очищение, некий внутренний покой. Что заставляет вас браться за эти роли?
Некоторые сюжеты действительно вовлекают в себя зрителей, дают тем возможность увидеть в фильмах самих себя. Если я проникаюсь каким-то сценарием, то почти всегда потому что он задевает определенный нерв, как-то отражает нашу текущую жизнь. И это почти всегда значит, что в сценарии есть персонаж, ищущий очищения. К тому же та часть меня, что остается искренним фанатом кино, заинтересовывается такими фильмами, как «Это случилось в долине» или «Стоун», потому что я помню, как картины, которые на самом деле что-то для меня значили, вроде «Таксиста» или «Короля комедии», шокировали меня. Именно такое кино мне и хочется делать. Вот почему мне кажется уникальной возможность работать с Керраном. Он заслуживает куда большего признания, чем ему достается.
Что вы имеете в виду?
Мне сложно быть совсем объективным, мы же работаем вместе. Но временами я задумываюсь и понимаю: «Вау! Вот тот режиссер, что не стесняется быть искренним и задавать важные вопросы». Да сейчас такие фильмы, как «Стоун», вообще не делают! Часто вы смотрите кино, рассказывающее о вере и ее отрицании, о том, что случается, когда всматриваешься в пустоту в себе самом? Это глубокие вопросы, территория Ингмара Бергмана.
Мне показалось, или вы только что сравнили Керрана с Бергманом?
Скажу вам так: думаю, целое поколение критиков выросло на фильмах конца 1960-х, эпохи Бергмана и Феллини, и эти тяжеловесы для них вершина кинематографа. Такие критики настолько сильно увлекаются канонизацией этого периода, что ты спрашиваешь себя: «А заметят ли они, если современный режиссер сделает кино не менее мощное? Или они так упиваются своей эрудицией, что просто откажутся признать такую работу?» Думаю, Джон пытается задаваться теми же проблемами, что волновали великих режиссеров прошлого, и не получает за это должного признания. И да, думаю, Ингмару Бергману по- нравился бы этот фильм. Он бы улыбнулся, увидев, чем мы тут занимаемся.