Кристиан Люпа
Звезда европейского театра, польский режиссер Кристиан Люпа выпускает в Александринском театре спектакль «Чайка».
«Чайка» — первый спектакль, который вы согласились сделать в России. Почему вы решили работать именно над ним?
Это было очень интересное и привлекательное предложение. Мы давно знакомы с режиссером Валерием Фокиным, он много работал в Польше. Я видел, как сейчас происходит обновление в театре, которым он руководит. С другой стороны, меня увлек Чехов и его связь с Александринским театром. С самого начала появилось название — «Чайка», история с ее провалом на премьере на глазах у Чехова. В архивах нашли режиссерский экземпляр пьесы, отличающийся от классического текста. Сначала я поставил «Чайку» в Варшаве, и она мне кажется вступлением к спектаклю в Петербурге. Потому что эта драма интересна мне не во всем — мне бы хотелось рассказать о столкновении молодого художника и зрелого художника и писателя.
Что для вас самое интересное в пьесе?
Самым увлекательным для меня является первое действие. В начале работы над варшавской постановкой я сказал польским актерам: мы будем делать только первый акт, а потом ничего. Но они запротестовали. Стали говорить, что им жалко каждого персонажа. И я согласился и решил, что тогда будем играть только мечты. Например, мечту Аркадиной… Можно сказать, что каждый персонаж в этой пьесе рассматривает свою судьбу эгоцентрично. И еще более эгоцентрично видит свою роль. Этот эгоцентризм является основной частью театральной жизни.
В спектакле была мечта Константина и мечта Нины. Можно сказать, что каждая из этих трех версий была новой «Чайкой». Но в Александринском театре мне не хотелось работать так радикально, хотя многое из тех задумок осталось. Можно спросить себя: что приходит смотреть зритель в первом действии — пьесу Чехова или пьесу Константина Треплева? Мы хотим начать спектакль так, чтобы зритель почувствовал — пьеса еще не началась. И в момент, когда Треплев останавливает свою пьесу, может быть, он срывает и весь спектакль… Получается очень неожиданная конструкция. Я хочу показать Треплева человеком, который видит свою жизнь и жизнь окружающих как своеобразный материал. И еще мы изменим финал пьесы, но пока я не скажу, как.
Как вам кажется, за время, прошедшее с написания «Чайки», «новые формы», за которые боролся Константин Треплев, стали рутиной?
Мы хотим отстоять позицию, что Треплев — современный художник и создает авангардное искусство. Мы немного поменяем перспективу, свое отношение к тексту. Мне не сложно увидеть в Треплеве современного нонконформиста. Например, когда говорит Тригорин, все ждут его слов о народе, о проблемах современного человека, хотя ему не интересен современный человек. И он подчиняет увлечение человеком какому-то стандарту. Это все очень современно. Конечно, я не хотел бы сейчас провозглашать какой-то манифест. Наша храбрость в трактовке пьесы будет протестом. Делая эту постановку, я понял, что у Чехова есть свое сумасшествие. И прежде всего — невероятное представление о человеческом самообмане. Можно сказать, что реализм Чехова — это своеобразный «плащ», которым он укрывает человеческую сущность.
А вы будете создавать на сцене «чеховскую атмосферу»?
Часто говорят о своеобразной чеховской атмосфере. Когда я поставил «Три сестры» в Бостоне, то многие представители культуры говорили мне, что это «не Чехов». Грусть из-за того, что не сбываются мечты. Но, играя в атмосфере Чехова, мы слишком легко находим свое место. А это не так: мы глупы, высокомерны, мы придуриваемся — и это все есть в Чехове. Мне кажется, что Чехов более жестокий автор, чем мы привыкли о нем думать. Думаю, что если бы он жил сегодня, то пользовался бы другими формами. Он был бы ближе к Францу Кафке, чем к Уильяму Фолкнеру. Поэтому я пытаюсь прочитать Чехова так, как будто он написал свои пьесы сегодня.
В театральных кругах сейчас популярно мнение, что пьесы Чехова нужно запретить ставить, потому что за сто лет уже были все возможные трактовки. Как вы относитесь к этой идее?
Можно ставить Чехова так, как будто он уже запрещен. Иронизировать над его текстами, издеваться и даже немного его стесняться. Как будто современному художнику не стоит больше заниматься Чеховым. Поэтому будет интересно, если придет художник и еще что-то найдет в его текстах. Мне самому легко читать Чехова. Я чувствую в нем современное звучание. Но, конечно, не в том, как у него люди общаются или носят чемоданы. Как писатель XIX века, Чехов был обязан описывать обстановку, все рассказывать в деталях. Современному зрителю этот рассказ уже не нужен. Для него интереснее, как человек поведет себя в определенных ситуациях.
Есть ли польские драматурги, ставшие такой же иконой, как Чехов?
Нам не повезло — драматургов такого уровня у нас нет. Когда Чехов уже был классиком и все учились у него и в России, только тогда появились польские драматурги — Гомбрович, Виткевич. Сейчас у нас есть молодые драматурги, которые пытаются рассказывать в театре что-то новое и иначе, чем это было до них. Они пишут пьесы, в которых нет фабулы. Великие драматурги — Чехов, Шекспир — нашли свой ключ к реальности, но остается большая тайна, как им это удалось. Гениальных драматургов можно пересчитать по пальцам, поэтому их пьесы постоянно в репертуаре театров. И при каждой постановке в их текстах можно найти что-то новое. А есть много драматургов, которых можно поставить только один раз, а потом станет понятно, что больше у них ничего не откроешь.
«Чайка»
15, 16 сентября,
Александринский театр