Интервью: Лиза Морозова
Что это за «узелки на память», которые вы вязали на макаронах, а теперь собираетесь вязать на скакалках?
Это работа с памятью. Можно сказать, что узелки сгущают воспоминания. Мне кажется, это очень женская практика, визуально интересная. Разные материалы -разные воспоминания. На макаронах я вязала узлы впервые у вас в Петербурге, полтора года назад — на чердаке, при нулевой температуре. Это было вскоре после участия в Венецианской биеннале. Итальянцы, как известно, любят спагетти, и в такой форме я обращалась к воспоминаниям о пике своей арт-карьеры. А на скакалках я вяжу совсем другие узлы — номера конкретных, дорогих моему сердцу, но ныне «мертвых» телефонов. Скажем, восьмерка — это восемь узлов, завязанных один на другом. Получаются структуры, чем-то похожие на шишки.
Почему они называются «Ловушки для снов»?
Потому что эти объекты похожи на индейские сувениры, которые вешают над кроватью, чтоб «запутать» и отогнать плохие сны. А в мои сети ловятся еще и смыслы. Искусство, как и ловушки для снов, материализует образы, делает их видимыми. То же делает и узелок — память оформляется, воспоминания при завязывании «ловятся». Наши предки были мудрыми. Вот моя прабабушка вообще не умела писать, для нее «узелки на память» выполняли роль дневника или даже простейшего органайзера, а заодно и калькулятора. Еще узелки напоминают четки — они создают ритм для нашей внутренней жизни.
Как все будет выглядеть в музее Фрейда — это будет выставка, перформанс или что-то интерактивное?
В этот раз «живого» перформанса не будет, это для меня почти достижение. Я уже начинаю опасаться, что меня стали воспринимать очень узко, как художника перформанса. Уже сложился стереотип. Это не совсем так. Хотя в моем дипломе записано, что я видеохудожник, больше всего я люблю жанр объекта. Центром выставки как раз и станут объекты из детских скакалок и обручей.
А почему строчку из Мандельштама «У меня телефонов твоих номера» вы в названии выставки зашифровали — «УМТТН»?
Отвечу, как в анекдоте: чтобы вы задали этот вопрос (смеется). А если серьезно, то наши сны и вообще послания бессознательного всегда зашифрованы. И искусство, которое мне нравится, тоже. О самом важном нельзя говорить прямо, имя Бога не может быть названо, иначе тайна исчезнет. Ключ к пониманию не должен выдаваться каждому желающему. У Мандельштама это жесткое стихотворение про Питер, про потери, про смерть, про режим. Сегодня многое из этого для меня актуально. Это реальные телефонные номера важных для меня людей, которые умерли, эмигрировали, или по каким-то причинам наше общение стало невозможно. Квартир, учреждений, которых больше нет, или они для меня закрыты. Я не хотела открыто использовать цитату из стихотворения, которое поет Пугачева, оно скомпрометировано поп-культурой. Загадочность — важный фактор воздействия. В зашиФрованном виде эта аббревиатура похожа на мантру, это лучше, чем поп -культура.
Ваш «макаронный» перформанс в галерее «Белка & Стрелка» был похож на магическую практику. Оказывает ли такая практика воздействие на «жизнь»?
Еще как оказывает! Недруги современного искусства считают, что художники «вешают лапшу на уши» зрителям. Я не пытаюсь развенчивать это убеждение, ведь искусство разное бывает. Я пытаюсь показать, что вешать лапшу — это очень увлекательное, красивое занятие, которое доступно всем. Зрители на моих выставках могут присоединиться ко мне и почувствовать себя художниками.
Вы любите рассказывать свои сны или слушать про чужие? Анализ сновидений как-то помогает ориентироваться в реальности?
Сны — очень тайное личное знание, мало кому его можно доверить. Чаще я записываю сны в дневник. И очень ценю, когда мне доверяют важный сон. К снам у меня отношение профессиональное и очень серьезное — это материал для самопознания и для искусства. Художнику помогает превращение снов в арт-работы, через них он может как-то взаимодействовать с внешним миром. Вообще-то художники часто не от мира сего. С этим приходится мириться. Я, например, не способна работать в офисе или заниматься бизнесом. И никакой анализ снов тут не поможет.
Как у вас получается быть одновременно художником и психотерапевтом?
Я не чувствую между двумя своими ипостасями никакого противоречия. Я сейчас преподаю в двух психотерапевтических вузах, и мое начальство в курсе моих арт-занятий и разрешает мне максимально использовать свой художественный опыт в работе со студентами. Я даже читаю авторский курс под названием «Использование перформанса и инсталляции в арт-терапии». Я считаю себя перформансистом по жизни. Перформансист существует на границе жизни и искусства и пытается их соединить. В этом его работа.
А что такое «перформанс-арт-терапия», которую вы практикуете?
Это такой нестандартный формат, который я придумала, чтобы соединить два своих образования и занятия. Ко мне приходят обычные люди, с моей помощью они делают перформанс о себе и своей истории, это помогает им пережить какой-то новый необычный опыт, позволить себе сделать что-то непривычное, лучше понять себя и изменить что-то, а главное —почувствовать себя художником собственной жизни. Такие занятия я провожу иногда и в Петербурге. Я называю это перформансной студией. Рядом с моей выставкой в помещении Музея сновидений будут видеозаписи — документации перформансов моих студентов-клиентов-учеников. Многих из них я могу назвать друзьями. Вообще очень важно, чтобы отношения с клиентами были максимально доверительные, тогда истории получаются искренние и, как результат, красивые.