Интервью с Константином Богомоловым
В ваших спектаклях, ставите ли вы Чехова или Тургенева, Гоцци или Кэрролла, часто мелькают образы советского прошлого. В грядущем «Лире», как я слышал, действие развернется в СССР времен Второй мировой войны. Зачем вам нужен этот прием, что он означает? Разговор об узнаваемом прошлом, например о детстве, – это кратчайший путь к чувствам зрителя и лучший проводник для мыслей, которые ты хочешь донести. Когда человек видит знакомые вещи, ситуации, слышит знакомые звуки, он неизбежно расслабляется, и ты можешь безнаказанно влить ему какой-то яд. Речь о яде, потому что пользоваться подобными способами для вливания сиропа глупо: сироп люди готовы заглатывать добровольно.
То есть такое технологическое приспособление, нацеленное на зрительскую эмпатию? Не только. Есть еще одно обстоятельство, более серьезное. Я часто обращаюсь в своих спектаклях к XX веку, а конкретнее, к предвоенному или послевоенному времени. По одной простой причине. Мы много говорим о грядущем конце света, но я думаю, все эти разговоры бессмысленны. Просто не заметили, что апокалипсис уже произошел. Вот примерно в те самые годы, на той самой жуткой Второй мировой войне. Понимаете, допустим, часы остановились. Но люди живут, продолжают заниматься какими-то делами, не замечая, что часы давно стоят. Так и мы живем в эпоху после конца света. И мой «Лир» отчасти про это. «Не мира ли конец? Его ужасный образ? Суд последний» – там в финале шекспировской пьесы звучат такие слова (мы используем перевод Михаила Кузмина), и для меня они очень важны.
Еще я слышал, что у вас в «Лире» мужчины играют женские роли, а женщины – мужские… Подражать противоположному полу артисты не будут: женщины одеты в гимнастерки, мужчины в платья и не более того. Скажем, Ульяна Фомичева, которая назначена на роль герцога Альбани и носит в спектакле двубортный костюм, вполне сохранит свою женскую природу – мягкую, слабую, – и получится такой товарищ Маленков. И за этим очень много чего полезет: тотальное разрушение барьеров и табу после катастрофы, то, что бабы становятся как мужики, а мужики как бабы, распад и извращен- ность мира. И некая глобальная бессмысленность – мир, вывернутый наизнанку.
А король-то у вас в кого превратился? Неужто в генсека? Его называют королем, к нему обращаются «Ваше величество». Король в моем спектакле – это не генсек, и не царь, и не Бог. Но и то, и то, и то. Как посмотреть. Но главное – он, словно губка, впитывает в себя все темы пьесы. Он болен безнадежно, и его болезнь станет и причиной, и образом многого, о чем говорится в спектакле. Его болезнь словно сама и есть апокалипсис. Кстати, в спектакле использованы библейские тексты. Как и тексты Ницше. Лир – это страна, тело страны, тело, пораженное метастазами. И Розу Хайруллину на эту роль я пригласил даже не из-за ее актерских возможностей в традиционном смысле этого понятия. Мне важно, что она – актриса высокой нервной, психической, интеллектуальной чувствительности. Поэтической чувствительности, если хотите. А здесь это важно, потому что спектакль будет балансировать между предельной конкретикой быта и резкой метафоричностью. Череда аттракционов, которыми наполнено действие, сочетается с попыткой абсолютно человеческой интонации. А довольно резкие эстетические провокации и лавина черного юмора – с религиозностью, ибо действие это, несмотря на количество крови и трупов, цинизма и жестокости, выходит богобоязненным, сколь странно это ни прозвучит из моих уст…
«Лир. Комедия»
Театр «Приют комедианта»
Расписание смотрите здесь