«Когда зарождался неоакадемизм, я был Профессором макро- и микровибрации»
Концерты «Оберманекена» вообще редкость, а в Петербурге особенно. С чем связано грядущее выступление? Это мемориальное посещение города. История вышла на новый виток: для трибьюта «Аквариума» я недавно сделал песню «Вана хойа» и вспомнил, как я ее впервые услышал. На Каменном острове был дом инженера Чаева, где репетировал «Оберманекен». Однажды в гости пришли Борис Гребенщиков с Сашей Титовым, расстелили скатерть-самобранку с разными напитками и сыграли альбом «Радио Африка», который в то время записывали, – тогда она меня и впечатлила.
Наследниками Серебряного века сегодня принято считать Новую академию изящных искусств Тимура Новикова, хотя «Оберманекен» возник раньше. «Оберманекен» появился в 1980 году как сознательное продолжение художественных поисков начала ХХ века. Отсюда и название – это персонаж, навеянный мыслью Ницше об идеальном сверхчеловеке. Мне не хотелось подражать рок-клубовскому стилю, мы искали более изящных возможностей реализации. Было желание соединить декадентскую поэзию, академический авангард от Штокхаузена до Гласса с романтизмом Чайковского, Грига и пульсом новой волны. Мы создали «Театр-Театр», ЛДМ дал нам ставки, аппаратуру, выделил целый особняк с пляжами и розариями, где мы существовали как альтернатива рок-клубу. И все это время поддерживали теплые отношения с Тимуром Новиковым. Мы жили рядом, на углу Литейного и Невского, буквально через дорогу. Когда зарождался неоакадемизм, я принимал участие в этом процессе, даже был Профессором макро- и микровибрации.
Если все было так замечательно, почему вы решили переехать? Замечательно было до поры, пока нам не пришлось сдавать спектакль по Мольеру. Он назывался «Уловки мимикрии». По жанру это был культурный гербарий, туда входили балет, опера, рок-н-ролл, абсурдодрама, живопись, а вставной частью был концерт «Оберманекена». В постановке поучаствовал практически весь петербургский авангард того времени – Кинчев, Котельников, Юфит. И хотя ЛДМ и ожидал от нас некомсомольского, скажем так, действия, оно все равно оказалось для них слишком ярким, и на этом мы расстались с комсомолом. А так как их слово воспринималось еще достаточно железно, было сказано, чтобы нас не привечали в Петербурге. В 1987 году поступило приглашение от Анатолия Васильева переехать в Москву и участвовать в его театре.
Яркая эстетика часто смыкается с областью трансцендентального. Ваше творчество может быть прочитано в эзотерическом ключе? Я вообще считаю свое творчество чистой эзотерикой. Художественная составляющая – это следствие мистических волн, которые проходят через меня и требуют воплощения в музыке или словах. И насколько точно они воплощаются, настолько для меня существенна песня. Может быть, поэтому мы так и не сошлись с рок-клубом – там нужны были социальные темы, а мне была важна метафизика.
В прошлом году вы после долгого перерыва записали альбом «Бриллиантовый дым». Чистое искусство снова востребовано? 2000-е были наждачным временем, в России царила углеводородная пошлость – страна была выжжена напалмом этого мировоззрения. Я находился в это время за границей, в Ницце, где у меня студия. В моем личном пространстве на каждый год существует альбом, но на носителях эти песни не выходили. Эта разрушающая сырьевая культура никак не сочеталась с той рафинированной субстанцией, которую мне хотелось выделять. Сейчас ситуация чуть-чуть восстановилась.
Что изменилось? Мне кажется, процесс перешел точку невозврата. Стали появляться атомы новой вселенной. Это еще не материализовалось, но уже дышит. Поэтому «Оберманекен», «Николай Коперник», «Мегаполис» вернулись и записали новые альбомы, выпустив их на виниле. Энергетически это раскрутило атмосферу, снова стали появляться миражи, радужные сновидения. Таким песням нужны ритуальные носители. У винила есть вес, геометрия и процесс – без этого музыка теряется. Вращение пластинки похоже на вращение стола, и, когда она начинает кружиться, происходят магнетические вещи.