«Мне так прямо и говорят: эссе у тебя замечательные, а проза — плохая»
Как появилось слово «Акимуды»? Это просто слово, которого нет ни в одном языке, – название страны, которой нет. Она открывает посольство в Москве. Намерения у нее благие – помочь нам как можно быстрее выбраться из всех наших бед. Однако вместо этого случается катастрофа.
Представители Акимуд хотят сделать из России супердержаву. Сейчас некоторые российские политики тоже грезят державностью. Следует ли читателю искать параллели и аналогии между вашим романом и теперешней ситуацией? Они хотят сделать это совершенно иначе, чем люди, которые здесь в России мечтают о супердержаве. У нас это ура-патриоты и националисты. Акимуды же хотят сделать из России привлекательную процветающую страну, которая радовала бы весь оставшийся мир. Они хотели бы одарить нас скорее удочками, чем деньгами – поэтому я тут аналогий не вижу.
Но с ними приходят мертвецы. Когда у Акимуд случается война с Россией, то акимудцы понимают, что в России настолько слаба мораль, что надо подтянуть наших мертвецов, чтобы нас вразумить. Поэтому открываются кладбища и к нам возвращаются разные поколения людей, обиженных на то, что их ни за что расстреляли и не так захоронили. И происходит встреча живых и мертвых, которые иногда так похожи друг на друга, что непонятно, где мертвый, а где живой.
В книге есть длинный пассаж, в котором ваш герой рассказывает, кто и за что его не любит. Кто и за что любит или не любит вас? У меня в России довольно большой и устойчивый класс читателей и зрителей. Но все меня, наверное, любят по-разному. Я вообще представляю собой лоскутное одеяло: одни любят мою программу «Апокриф», которая скоро возродится. Другие любят меня за мои эссе. Так прямо и говорят: эссе у тебя замечательные, а проза – плохая. Третьи настаивают, что мне нужно писать только прозу – такие рассказы, как «Жизнь с идиотом». У каждого свой собственный Ерофеев.
Это самый длинный ваш роман – что помешало вам остановиться раньше? Мне даже приходилось сдерживать себя, чтобы не написать больше. Ведь разные поколения мертвецов по-разному говорят – советский сленг, дореволюционная речь, русско-французский язык. Когда встречаются разные русские языки – что может быть слаще для писателя? Можно было бесконечно играть на этой языковой разнице. Но мне хотелось приблизить книгу к сегодняшнему дню и показать, что теперешняя Россия очень открыта для вторжения мертвецов.