«Па-де-де — это когда пах не эротика, а окно»

Юбилей
Я всегда очень боялся своих лет. И поэтому ни одного дня рождения не праздновал. Ни с мамой, ни с папой. Они забывали обычно. У нас в семье даже Новый год не праздновали – вот такие удивительные родители у меня были. А сейчас мне как раз концерт к юбилею подстроили. Хотя мне в этом месяце хуже всего пишется и играется. Чувствую я себя лет на четырнадцать: внутри все гибкое, никаких пролежней, и руки порхают. Мне эти восемьдесят пять – как кость в горле. Японцы это хорошо понимают: могут и сбавить возраст, если что. А наши говорят: «Это какое большое уже годище! Сколько он еще проживет? Пойдем на концерт!» Публика наша – совсем другая, чем японцы.

Менестрель
Я играл не так, как все в филармонии (открывает рояль, начинает страстно давить на клавиши). Вот так, «от локотков», они шпарят! (гневно захлопывает крышку). У меня движимость другая над клавиатурой – и меня за это изгоняли почти до самой старости. 29 лет я был под запретом КГБ. После моего концерта в 1961 году студенты прибежали жаловаться ректору консерватории Серебрякову – вот он меня и «закрыл». Но я понимал, что я – менестрель. И что когда-нибудь они дойдут до ручки и обо мне вспомнят. Начал писать киномузыку для денег, а главные свои вещи сочинял дома. Потом меня в Париже Марина Влади услышала – «Монологи», что-то еще. И когда прилетела в Союз, прямо с трапа Высоцкому сказала: «Познакомь меня с Каравайчуком». Первый фильм про меня именно на ее деньги сняли – если бы не она, может быть, вы здесь и не сидели бы. А сейчас вдруг эти концерты – как снег на голову. Когда я и рад бы не играть уже.

Нотка
Я сочиняю все произведение сразу – от первой ноты до последней. Либо на бумаге, либо прямо за фортепиано. От начала до конца, не останавливаясь. Самая лучшая моя музыка так написана. Над музыкой раздумывать ни в коем случае нельзя, иначе она становится выражением твоих мыслей. А должна выражать только одну ноту, больше ничего. Мыслитель постепенно делается паразитом – он сходится с человечеством, с историей. А нотка – она неподкупна, она не меняется. На нотке себя испытываешь. Если взял с обертоном, не чистую – значит, все, ты уже паразит.

Па-де-де
Я ставлю балет. Сам. Меня Кехман (директор Михайловского театра. – Прим. Time Out) попросил написать – вот я и пишу. С помощью балетмейстера пытаюсь объяснить труппе, что такое па-де-де. Ведь что это – па-де-де? Вот сейчас идешь по Комарово, и там здания новые, огромные. Стены без окон или с вот такими маленькими окошечками. А когда мне было лет пять, у меня была нянька – девушка, молодая совсем, сбежала из колхоза. Настей звали ее. И она приходила ко мне утром и распахивала окно. Это забыть невозможно: тебя в постели овевает нерукотворное что-то: ветер, поветрие… Цветы на балконе… Вот этот момент: подошла и небрежно так – раз! – и распахнула… Отсюда удивительная вещь: распахнутая и пах. Схожие слова. Так вот па-де-де – это когда пах не эротика, а окно… А не как сейчас – выходит балерина и шпарит всей своей тазухой.

Балет
Меня маленького Уланова очень любила. Говорила: «Ты – рожденный балет. Как ты ходишь – мне бы так танцевать!» Перед смертью даже привет мне прислала. Я играл в юности в Большом театре, на правительственных концертах, поэтому многих балетных знал. Чабукиани меня обожал, поднимал на одной руке, прыгал со мной. Представляете себе ощущения, когда тебя на сцене Большого Чабукиани на одной руке держит? А сейчас у меня труппа есть небольшая в Михайловском: я им какие-то простые вещи показываю. Говорят, даже правильно позиции беру.

Шопен
Я сейчас чувствую себя как Шопен. Он никогда в больших залах не играл – только в салонах. Поэтому я часто здесь выступаю (разговор происходил в музее И. И. Бродского. – Прим. Time Out). Очень удобно: когда я пишу симфонию или поэму, достаточно просто позвонить сюда, сказать: «Концерт отменяется». И публика спокойно это воспринимает. В общем, я стал себя готовить к тому, что здесь моя жизнь и кончится. И понял, что проживу очень долго. Потому что, когда я заболел бронхитом, врачи с изумлением увидели, что у меня в идеальном состоянии сердце. Абсолютно такое же, как в юности, только чуть-чуть увеличено в объеме – от игры. Одно дело, когда ты нормальный практический дебил – у тебя давление подскочило, ты и рухнул. Но когда играешь музыку, делаешься очень добрым – а доброго сердечные болезни не рушат. Доброта дает гармонию. Покой.